Согдиана

Он щедро подарил ей всякой всячины: бус, сережек, браслетов, колец, подвесок и диадем. Не находя себе места от радости, она бегала, прыгала, пела веселые горские песенки, танцевала, прищелкивая пальцами, корчила уморительные рожицы и тормошила отца, не переставая звонко смеяться. Спантамано молча цокал языком от изумления и восхищения. У него такая дочь! Старцы говорили правду: Отана выглядела здоровой, чистой и свежей; из чувства благодарности он купил им по новому халату.

Три дня Отана гостила у отца, и это время было самым счастливым в жизни беспутного потомка Сиавахша. На четвертый день, как ни плакала дочь и как ни изнывало сердце самого Спантамано, он решил отправить Отану домой.

- Зачем ты меня прогоняешь? - рыдала она у него на плече.

- Я не прогоняю тебя, доченька, - ответил он глухо. - Я прошу, чтобы ты скорей уехала. Тебе надо уехать. Тут много плохих людей. Видела, какие у них злые глаза?.. Съедят тебя, - добавил он, вспомнив слова Датафарна.

- А почему сам остаешься? Поедем со мной.

- Нельзя, доченька. Я буду сторожить дорогу, чтобы плохие люди не добрались до Пенджикента, где ты будешь думать о своем отце. Ты не забудешь меня, Отана?

- Никогда.

- Ну, прощай.

Он проводил старых пенджикентцев и Отану далеко за город и долго-долго стоял на дороге, не в силах вымолвить слово - боялся заплакать. Его тяжко угнетало предчувствие грядущих бед, хотя он и не знал еще, что Отану ему больше уже никогда не увидеть. О том же, что его родная дочь станет через много лет женой македонского царя Селевка, он и предполагать не мог. Судьба!

Он возвращался в Наутаку пешком, ведя в поводу коня. За ним, также спешившись, шагали Варахран и еще четыре согдийца. В небе, удивительно ярком и синем, над зубцами красных горных вершин, кудрявились, подобно овечьим шкурам, белые облака. По сторонам дороги тянулись массивы еще молодой пшеницы ровного серо-зеленого цвета. В садах, где та же сероватая блестящая зелень листьев млела в волнах горячего воздуха, поднимавшегося от желтой земли, слышался женский смех. Где-то за глинобитной оградой мычала корова. Пахло тмином и свежевыпеченным хлебом. На одной из плоских крыш сидела девочка и мирно стучала в бубен. Повсюду царил мир, и в душу Спантамано снизошел покой.

Он обернулся к Варахрану. С тех пор как Спантамано подобрал его в стране Гиркан, чеканщик переменился - окреп, выправился, возмужал, научился хорошо стрелять из лука. Он не отходил от спасителя ни на шаг. Без всякого уговора, как-то само собой, Варахран сделался первым телохранителем потомка Сиавахша.

Спантамано видел: Варахран сильно тоскует по дому. Но всякий раз, когда Спантамано намекал ему на это, чеканщик обижался, краснел и твердо заявлял, что никуда не пойдет от "господина састара". Вот и сейчас маракандец, расстроенный сценой прощания хозяина с Отакой, понурился, затосковал опять.

- Домой хочешь? - сказал Спантамано беззлобно. - Убирайся хоть сегодня. Мне надоел твой унылый вид.

Маракандец вспыхнул и смущенно пробормотал:

- Зачем господин састар смеется над бедным человеком?

- Я не смеюсь, чурбан. Вижу - тоскуешь. Так отправляйся! Кто держит? Разве тебе не жалко твоих родичей?

- А господину састару?

- Что?

- Господину састару жалко своих родичей?

- Ну?

- И дочь жалко?

- Может быть.

- Почему же господин састар не отправляется домой?

- У меня много дел в Наутаке.

- Значит, и у меня тут много дел.

- Ты-то здесь при чем, дуралей?

Варахран сердито засопел и умолк. Спантамано растрогала верность чеканщика. Он хлопнул его по плечу и добродушно сказал:

- Ну ладно. Оставайся, если ты уж так хочешь. И не вешай голову - мы еще увидим твою Мараканду. Не сто лет нам торчать в этой проклятой Наутаке. Ясно?

- Ясно.

Опять Наутака. Опять Ороба и персы. Спантамано с утра до вечера слонялся по крепостной стене, насвистывал свою знаменитую песню и все выжидал, упорно выжидал чего-то.

Иногда на стену поднимался Датафарн.

- Ты чего ко мне льнешь? - притворно сердился на него Спантамано.

Перс сам не понимал, почему его тянет к потомку Сиавахша. Может быть потому, что Спантамано единственный из всех людей, знающих Датафарна, относился к нему приветливо и доброжелательно; другие сторонились больного человека, в груди которого, по их словам, завелась "нечисть". Но, пожалуй, больше всего привлекали иранца жизнерадостность Спантамано, неукротимый дух, - общаясь с молодым согдийцем, Датафарн незаметно для себя перенимал его веселость, он как бы впитывал неистребимую жизненную силу потомка Сиавахша, проникался его простой верой, на дом и предводителя.

Он следил за каждым шагом Бесса, и сатрап издергался до того, что стал по ночам кричать во сне. Однажды он потерял терпение и призвал к себе двух преданных и смелых воинов. Невидимые в темноте, они неслышно, словно барсы, подкрались к хижине, где безмятежно спал потомок Сиавахша. Утром Бесс нашел их головы на пороге своего жилища. Он велел зарыть их и никому ничего не сказал.