Союз еврейских полисменов

— Нет, он об этом не упоминал. Я слышала это от другого детектива по фамилии Ландсман. От той, на которой вы были женаты.

— Она говорила вам обо мне?

— Она звонила сегодня. Когда-то, много лет назад, у нас случилась беда — один человек обижал женщин. Очень злой человек, больной. Это было еще в Гаркави, на улице Семена Ан-ского. Женщины, которые от него пострадали, не хотели обращаться в полицию. Ваша бывшая жена очень помогла мне тогда, я до сих пор перед ней в долгу. Она прекрасная женщина. И прекрасный полицейский.

— Несомненно.

— Она предположила, что вы можете оказаться рядом со мной и я не совершу ошибку, если буду кое в чем с вами откровенна.

— Как это мило с ее стороны, — совершенно искренне замечает Ландсман.

— Она о вас куда более высокого мнения, чем я могла бы представить.

— Как вы уже сказали, госпожа Шпильман, она прекрасная женщина.

— Но вы все-таки оставили ее.

— Не потому, что она прекрасная женщина.

— Потому что вы плохой мужчина?

— Думаю, да, я был плохим, — говорит Ландсман. — Она была слишком вежлива, чтобы это сказать.

— Хоть это было и давно, — говорит госпожа Шпильман, — но, насколько я помню, вежливость — не самая сильная черта этой еврейки.

Она нажимает кнопку, открывая дверной замок. Ландсман распахивает заднюю дверцу и вылезает из лимузина.

— Во всяком случае, я рада, что никогда раньше не видела этой ужасной гостиницы, иначе я бы ни за что не позволила вам и близко ко мне подойти.

— Какой-никакой, — отвечает Ландсман, а дождь барабанит по краям его шляпы, — но все же дом.

— Нет, неправда, — качает головой Батшева Шпильман. — Но я уверена, вам легче так считать.

27

— «Союз еврейских полисменов»? — произносит продавец пирогов.

Он разглядывает Ландсмана из-за металлического прилавка своей лавочки, скрестив руки, чтобы показать: он способен раскусить любую еврейскую хитрость. Он щурится, словно пытается отыскать опечатку на циферблате фальшивого «Ролекса». Американский Ландсмана достаточно хорош для того, чтобы это уже было подозрительно.

— Совершенно верно, — подтверждает Ландсман, остро сожалея, что отломился уголок от его членского билета ситкинского отделения «Рук Исава» — международного братства еврейских полицейских.

В одном уголке билета шестиконечный щит. Текст напечатан на идише. Организация эта не имеет никакой власти, никакого веса, даже для самого Ландсмана — ее постоянного и уважаемого члена с двадцатилетним стажем.

— Мы действуем по всему миру, — добавляет Ландсман.

— Это меня нисколько не удивляет, — говорит пирожник, не скрывая раздражения, — но, мистер, я просто продаю пироги.

— Так вы пирог берете или нет? — спрашивает жена пирожника.

Как и ее супруг, она сдобная и белая. Волосы у нее того же неопределенного цвета, что и у куска фольги под тусклым фонарем. Дочка их где-то в глубине между тестом и начинкой. Среди пилотов, егерей, спасателей и прочих завсегдатаев аэродрома Якоби возможность увидеть ненароком дочку пирожника почитается большой удачей. Ландсман не видел ее много лет.

— Если вы не хотите пирога, то нечего тут прохлаждаться у окошка. Люди в очереди за вами на самолет опаздывают.

Она отбирает карточку у мужа и возвращает ее Ландсману. Он не в претензии за ее грубость. Аэродром Якоби — ключевой пункт на северном маршруте у всякого рода жуликов, шарлатанов, аферистов и теневых торговцев недвижимостью. Браконьеры, контрабандисты, своенравные русские. Наркокурьеры, местные преступники, сомнительные личности американского разлива. Юрисдикция Якоби никогда не имела четкого определения. Евреи, индейцы и клондайкцы — все предъявляли на него свои права. Здешние пироги куда порядочнее половины здешних клиентов. Торговка пирогами имеет все основания не доверять Ландсману, с его сомнительным членским билетом и выбритым лоскутом на затылке, и не нянькаться с ним. И все-таки от ее грубости боль сожаления об утраченном значке вспыхнула с новой силой. Будь у Ландсмана полицейский жетон, он сказал бы: «Люди в очереди за мной могут валить нахер, мадам, а вы можете поставить себе большую и приятную ягодную клизму». Вместо этого он изображает понимание нужд индивидуумов, выстроившихся в умеренно длинной очереди у него за спиной. Рыбак, каякер, мелкий бизнесмен, какие-то офисные крысы.

Каждый из них — кто ропотом, кто движением бровей — сигнализирует, что им не терпится отведать пирога и они недовольны Ландсманом с его липовыми полномочиями.

— Дайте мне кусок тертого яблочного, — говорит Ландсман. — Помнится, я его любил.

— Тертый — и мой любимый, — говорит жена пирожника, слегка смягчаясь.

Она кивком отправляет мужа к дальнему столу. Там на мерцающем пьедестале стоит яблочный пирог — свежеиспеченный, нетронутый.

— Кофе?

— Да, пожалуй.

— С мороженым?

— Нет, благодарю.

Ландсман толкает через стойку фотографию Менделя Шпильмана:

— А вы? Вы видели его когда-нибудь?