Союз молодых

Башкиры и чуваши разбирают по бревну терпеливую работу партизан, сбрасывают в кучи и ломают, огромный костер встает над Чукочьей виской. На тундре, не имеющей лесу, русские жгут безрассудно последнее топливо, принесенное морем.

Куда отступили максолы? На тундре запрятаться негде и некуда деваться. Людские поселения закрыты для максолов. На Алаихе капитан Деревяный, на Абые — Кашин, повсюду каратели.

Максолы не ушли далеко. Они отступили в естественную крепость, воздвигнутую морем, в деревянную щетку колючего холуя. Запрятавшись в гнездах, меж бревен, с собаками, с ружьями, они собираются выдержать атаку или дорого продать свою жизнь.

Это как в той же старинной чукотской былине, которую белые пропели под Охотским хребтом, у порога колымской страны: «Много еще прячется в осоке остроклювых птичек». Но вместо осоки птички прячутся в густом плавнике, и это не чукотские птички, а русские слетыши, речные соколята. Они пощипали облезлых ворон и меряются ныне с боевыми ястребами.

Авиловское войско вытягивается цепью вдоль холуя.

— Тут они, — твердо говорит похотский урядник, Мирон Кривогорницын. — Никуда не ушли.

Цель начинает стрелять. Но стрелять в холуй все равно, что колоть ножом воду. Пули щелкают в древесине стволы и часто отлетают рикошетом назад. Не видно, во, что метить. Но вот в холуе мелькнул белый клубочек дыма, как клубочек ваты. Ему негде развернуться между частыми стволами. Вылетела пулька, как оса, и пробила голову переднему башкиру Кирееву. Это расплата за Кожаного Микшу, око за око, голова за голову.

— Пулемет, пулемет!

Подъезжает сатанинская брыкалка и начинает хлестать свинцовой спринцовкой своей по перепутанным стволам. Но русская военная наука бессильна перед этой стихийной постройкой природы. Не то что пулемет, пожалуй, германская «берта» не пробьет этих естественных завалов. Все они сцеплены вместе и их не расплетешь, разве гигантскими клещами поднять сразу все вместе на воздух и переставить на другое место.

Наводчик Михаев стоит у пулемета и поворачивает его в разные стороны, стараясь выискать в стволах местечко послабее. Тщетное старание. Щелк, щелк, щелк! — поскакивают пули. А из холуя целится Викеша из отцовской винтовки. Ему тоже не терпится обновить этот отцовский подарок, хотя и полученный против воли отца. Он целится лежа, и стрелять неудобно. И пуля оттого попадает Михаеву не в грудь, а в плечо. Он падает навзничь, тотчас же встает и отходит, качаясь, долой. Ему не до пулемета. И за пулей вылезает из холуя тоненькая стрелка и жалит башкира, погонщика при нарте, и тоже в плечо.

Скорое от холуя прочь. Позорная штука. Зубчатые стрелы отгоняют от тундренной крепости стальной пулемет.

Авилов бранится худыми словами и зовет к себе Мирона.

— Как взять их?

Мирон пожимает плечами.

— Сам видишь, какие стены!

— А если зажечь этот холуй.

Миров смотрит на него с изумлением. Безумные каратели с юга готовы истребить и тундру и самое море.

— Нет, холуй не будет гореть. Дерево морское, пропитанное солью, не подвластно огню. Топливо выбрать возможно, а весь холуй не сжечь. Он лежит на земле от начала времен и будет лежать до скончания века.

Весенний день кончается. Темнеют небеса. Надо отходить от крепости максолов, не сделали бы вылазки. Авилов отходит обратно до Чукочьей виски к поселку максолов.

Неделю Авилов стоит перед крепостью тундры и моря. В отряде начинается ропот. Палаток для всех нехватает. Теперь бы пригодились максольские поварни, кабы их нет спалили. Странное вешнее солнце светит, да не греет. В полдень обжигает снега, а людей не согревает, скорее холодит. А главное ветры донимают. Жиловые хиуса[54], которые вечно на тундре живут, летают с востока и запада. Восточный ветер считается мужем, а западный ветер женою, и они прилетают друг другу навстречу и пролетают мимо и не могут встретиться.

Максолы прячутся в холуй, как песцы и горностаи. Но у них ость топливо, они разводят огонь из мелко наколотых чурок, прямо на земле в своих гнездах, между торчащих стволов. Огонь догорает до конца, но холуя не сжигает.

Каратели ходят на воле, да у них да на чем согреть себе воду для чая. Ездить на холуй за дровами — было бы ездить за смертью. Они ездят за двадцать верст к югу на край Едомы и привозят оттуда ерничные[55] корни и сучья.

За линию холуя каратели совсем не переходят. Это наружная граница красной территории. Партизаны за холуем тоже гуляют на воле, даже рыбу промышляют в Большой Чукочьей виске, лежащей к западу от Малой Чукочьей.

Обе партии делают вылазки, но в последнее время никого не убили. Партизаны и каратели понемногу знакомятся друг с другом. И от нечего делать заводят переписку. С белой стороны переписку ведет поручик Герасимов, пришедший с капитаном Персиановым. Герасимов считается завзятым театралом, даже ставил солдатские пьесы в своем бывшем армейском полку. Сочинительство писем это лишь малая прибавка к великому театральному искусству.