Союз освобождения. Либеральная оппозиция в России начала ХХ века

Так или иначе, общество – малая часть населения. В общественное же движение была вовлечена малая часть общества. Само словосочетание остается в чем-то загадочным. Оно с трудом переводится на иностранные языки, не находит там прямых аналогов. Остается догадываться, когда и кем оно было введено в оборот. Видимо, его родителем был историк литературы А. Н. Пыпин. Российская словесность ему многим обязана: например, понятием «теория официальной народности». Изучая интеллектуальную сферу первой половины XIX века, он вышел на проблематику литературного движения, которое со временем преобразилось у него в общественное. Такая родословная понятия не кажется случайной. Вокруг толстых журналов и складывалось общество. Их читали, обсуждали, в редакциях знакомились и ссорились. В конце концов, именно журналы определяли общественную повестку. Она не могла быть собственно политической. В условиях цензуры, более или менее строгой, это было в принципе невозможно. Но такая повестка была на грани политического. Она подходила вплотную к «вечному вопросу» русской истории: о конституции – со всеми оттенками понимания этого термина, даже в отрицании ее. В том прежде всего и заключается феномен общественного движения: оно осуществлялось в «демаркационной зоне», которая отделяла легальное от нелегального.

В этом кроется известная трудность для исследователя общественного движения. Предмет его изучения не всегда очевиден, он «ускользает». Очевидно, что общественное движение не сводится к «подполью», но как тогда понять социальные масштабы этого явления? Политические партии пытались вести подсчет своих членов. Разумеется, им не стоит во всем доверять. Они были склонны преувеличивать свою численность. Однако в этом случае исследователь располагает количественными параметрами, пусть и не во всем надежными. Что же такое общественное движение за пределами этих партий?

Однозначного ответа на эту загадку нет, но есть одно обстоятельство, которое позволяет хотя бы приподнять завесу неизвестности. Была одна сфера общественной деятельности, которая разворачивалась строго на границе запретного и дозволенного: это земское движение. Его участники – именитые, влиятельные, состоятельные представители русского общества. Они были вхожи в «высшие сферы», часто непосредственно к ним принадлежали. Им было дозволено больше, чем многим другим. Само же земство, обладавшее некоторыми властными полномочиями, было центром притяжения самых разных сил. В его среде давало о себе знать недовольство сложившимся порядком. Земцев угнетала мысль об административном контроле над ними со стороны губернской или столичной администрации. Они мечтали поставить этому предел – в виде общероссийского земского собрания, Земского собора или парламента на английский манер. Каждодневная практика органов местного самоуправления подводила к мысли о политической реформе иногда весьма «благонадежных» лиц.

Сколько же было в России участников земского движения? До 1905 года общественное движение в России не могло быть многочисленным. По подсчетам исследовательницы Н. М. Пирумовой, речь идет о приблизительно 300 земцах (на 12 тысяч земских гласных). Естественно, речь идет о самых активных, деятельных представителях органов местного самоуправления, которые друг друга очень хорошо знали. Это единая среда, связанная не только общностью дела, но и семейными узами. Плотно стянутые воедино московские дворянские семьи становились своего рода ядром земского, а затем и всего общественного движения. Они были связаны друг с другом, с академическим миром, университетской кафедрой, высшими сферами. Значение земского движения не подлежит сомнению. Примечательно то, что его участники составляли чуть более 2 % от всех земцев в России, людей образованных и по определению занимавших активную общественную позицию.

Их общественная жизнь разворачивалась в дворянских поместьях, городских усадьбах. Это был мир, альтернативный чиновничьей канцелярии. Он строился на прочных социальных основаниях: речь шла о весьма благополучных людях. В то же самое время они были уверены в своем праве требовать что-то от власти. Это было уже не первое, а по меньшей мере четвертое непоротое поколение в истории России. Очень характерны слова адвоката, общественного и политического деятеля В. А. Маклакова о московских «лордах», которые хотя бы одним фактом своего существования олицетворяли возможную перспективу развития России – путем поступательной эволюции ее политических институтов.

Читающая публика

Говоря о русской интеллигенции, мы имеем дело с единственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не только «русская», но и вообще «интеллигенция». Как известно, это слово, то есть понятие, обозначаемое им, существует лишь в нашем языке.