Союз спасения. Восстание, которого не было

Фельдъегерь вез нас через Ярославль, Вятку, Пермь и Екатеринбург. Тут остановились мы у почтмейстера, принявшего нас с особенным радушием. После краткого отдыха в зале открылись настежь двери в столовую, где роскошно накрыт был обеденный стол. Собралось все семейство хозяина, и мы, после двухлетнего тяжкого и скорбного заточения отвыкшие уже от всех удобств жизни и усталые от томительной дороги, очутились нежданно-негаданно посреди гостеприимных хозяев, осыпавших нас ласками и угощавших с непритворным радушием. Осушались бокалы за наше здоровье, и хотя положение наше не предвещало нам радостей, но, тронутые нежданным участием добрых людей, вовсе нам чуждых, мы забыли на час свое горе и от всей души заявили признательность свою за необъяснимое для нас радушие приема. Фельдъегерь, довезший нас до Тобольска и доложивший губернатору о нашем приезде, отправился обратно в Петербург просить нового назначения.

По распоряжению губернатора нас поместили на квартире полицеймейстера Алексеева. Губернатор оказался известный писатель, мой давнишний знакомый, Дмитрий Ник. Бантыш-Каменский, бывший правителем канцелярии у князя Репнина, при котором я четыре года состоял адъютантом. Он обошелся со мной так же дружески, как и в былое время, заставляя меня тем забыть о грустном моем положении; беседовал со мною откровенно и без всякой натяжки, но, вероятно не желая меня огорчить, скрыл от меня назначенное мне место ссылки, и точно. Вилюйск, куда закинули меня судьба в лице петербургских распорядителей, помещается на краю света.

Любезности губернатора был я обязан снятием с меня каким-то местным живописцем портрета для доставления его в Москву к сестре моей. Знавшие меня с давних пор губернаторские сестры, Анна и Екатерина Ник., из которых первая была очень дружна с княгиней Репниной, часто заходили к полицеймейстеру Алексееву для свидания со мной. Погостивши в Тобольске около трех недель, пустились мы далее к востоку в сопровождении уже не фельдъегеря, а квартального из местной полиции. В Красноярске представились губернатору, известному автору романа «Семейство Холмских», у которого встретили весьма благосклонный прием[56].

По дороге из Тобольска нас все время смущало неисполненное желание догнать ехавших перед нами товарищей наших, в числе коих находились двое братьев Бестужевых, Николай и Михаил[57]. Нетерпение Марлинского видеться с ними оборвалось на мне. Наш официальный спутник, приняв в соображение особое ко мне расположение тобольского губернатора, обращался почтительно ко мне на всякой станции с вопросом: желаю ли я отдохнуть или приказать закладывать лошадей. Из этого Ал. Бестужев заключил, что от меня бы зависело уговаривать квартального доставить нам возможность повидаться с его братьями; но узнав от нашего пестуна, что ему строжайше предписано не съезжаться на станциях с опередившим нас поездом, и жалея его, я не решился вводить его в искушение. Разногласие это не раз возбуждало между нами горячие прения, не расстроившие, впрочем, нисколько наших дружеских отношений. При его впечатлительности и страстной натуре Ал. Бестужев одарен был любящим сердцем с редкою уживчивостью.

За несколько станций до Иркутска случился эпизод, характеризующий существовавшие отношения между населением и мелкими чиновниками. Известный по всей губернии богатый крестьянин Анкудинов содержал лошадей на нескольких почтовых станциях. Вздумалось нашему квартальному ударить одного из ямщиков; узнал об этом Анкудинов, ростом и дородством сущий богатырь, вступился за своего рабочего и, осыпая упреками блюстителя порядка, оспаривал у него право давать волю рукам и не стесняясь высказал ему, что, не будь этих господ, – указывая на нас, – с которыми он едет, расправился бы с ним по-своему; квартальный смиренно выслушал нравоучение, и тем дело кончилось без всяких последствий.

В конце ноября мы прибыли в Иркутск поздно вечером и остановились у крыльца губернаторского дома, где нас объяло звуками бального оркестра. Мы тут долго ожидали распоряжения начальника губернии, наконец, выскочил на крыльцо какой-то вспотевший от танцев чиновник и приказал вести нас в острог. Отворилась дверь внутреннего арестантского помещения, и я, не переступая порога, успел только заметить, что там нас ждут Алексей Петрович Юшневский и Спиридов[58], как вдруг чувствую, что меня кто-то обнял и лобызает; это был не кто иной, как часовой, стоявший с ружьем у дверей. Я признал в нем рядового Андреева, переведенного из старого Семеновского полка на службу в Сибирь вследствие разгрома, постигшего этот славный полк. Не раз случалось мне, как расскажу после, испытать на деле всю привязанность солдат к своим прежним офицерам[59].

Не без утешения бывает и самая горькая доля. На другой день подоспели к нам двое Бестужевых. Николай и Михаил, Ив. Дм. Якушкин, Антон Петрович Арбузов и Ал. Ив. Тютчев[60].