Союз Сталина. Политэкономия истории

Не спеша подтягивались английские войска — первые две дивизии прибыли на фронт лишь в начале октября[409], а первый военнослужащий британского экспедиционного корпуса будет убит лишь 9 декабря 1939 г.[410]. «Неповоротливость Англии» биограф Черчилля М. Гилберт объяснял тем, что ей «было трудно настроиться на войну…, (но главное) к гарантиям Польше в Англии никогда не относились с большой симпатией. Между странами не было традиционной дружбы, Польша считалась одним из тех диктаторских режимов, которые проявляют лишь присущие авторитарному господству ограниченность и притеснения, но без театрального волшебства и гипнотического воздействия власти»[411].

Проблема заключалась в том, что «Странная война» не могла продолжаться вечно. В правящих кругах Лондона уже возникла «фантастическая идея» заменить Гитлера с его «гитлеризмом», на «нацизм» Геринга и уже с ним заключить мир[412]. У французов, в свою очередь, ходила идея, что у Гитлера будто «существует план организовать, после взятия Варшавы, марионеточное польское правительство, заключить с ним соглашение и предложить на этой базе мир Франции и Англии»[413]. Чемберлен, выступая «в парламенте и, подчеркивая решимость Англии вести «войну до конца», в то же время дал понять, что если бы Гитлер выдвинул какие-либо новые, более приемлемые предложения, британское правительство готово было бы их рассмотреть»[414].

С захватом Германией Польши «Странная война» окончательно заходила в тупик, Лондон и Париж не стремились воевать, но одновременно, на глазах всей мировой общественности, не могли и заключить мира с агрессором…

Финский выход

Выход из положения представился в конце 1939 г., когда Сталин обратился к финскому правительству, с предложением обменяться приграничными территориями, в целях обеспечения безопасности Ленинграда. Хельсинки склонялись к принятию этого предложения[415], однако вдруг неожиданно резко изменили свою позицию, что поставило обе страны на грань войны.

Лондон 24 ноября поспешил заверить СССР, что не станет вмешиваться в случае советско-финского конфликта. 29 ноября заместитель министра иностранных дел Великобритании Батлер заверял Майского, что «британская политика далеко не столь макиавеллистична…, британское правительство вовсе не задается целью везде работать против СССР»[416]. Майский не очень поверил подобным речам. Наоборот, указывал он, «хронически застарелая ненависть к СССР с начала войны приобрела особые остроту и напряженность. Объяснялось это тем, что крах летних переговоров с СССР явился вместе с тем крахом всей политики Чемберлена, которая в основном сводилась к тому, чтобы столкнуть Германию с СССР», «британское правительство никогда не прекращало своей двойной игры. Ибо «дружески» протягивая Советскому правительству правую руку, в то же самое время левой рукой сеяло семена антисоветских интриг во всех концах мира»[417].

Лондон остался верен своей традиционной политике и на этот раз: обещая Москве невмешательство, он одновременно потребовал от Финляндии занять твёрдую позицию и не поддаваться нажиму Москвы[418]. Именно в «дружеских английских советах» крылась причина внезапного изменения настроения финнов.

Французы старались не отстать, но действовали более прямолинейно. С началом Зимней войны Париж послал в Финляндию свою военную миссию во главе с Ганевалем, а в штаб Маннергейма личного представителя Гамелена — ген. Клеман-Гранкура. По словам члена французской военной миссии капитана П. Стелена, главная задача французских представителей заключалась в том, чтобы «всеми силами удерживать Финляндию в состоянии войны»[419].

Правительства Англии и Франции, мирно спавшие пока Германия громила Польшу, вдруг развернули бурную деятельность. Были задержаны несколько советских пароходов и арестованы счета и ценности советского торгпредства в Париже. «Парижская пресса развязала против советского вторжения оголтелую кампанию, а действия французского правительства производили отчетливое впечатление, — приходил к выводу Карлей, — что ему больше нравится чернить большевиков, чем сражаться с «германским колоссом»»[420]. «Некоторые круги усматривали врага скорее в Сталине, чем в Гитлере, — подтверждал Ш. де Голль — Они были больше озабочены тем, как нанести удар России: оказанием ли помощи Финляндии, бомбардировкой ли Баку или высадкой в Стамбуле, чем вопросом о том, каким образом справиться с Германией. Многие открыто восхищались Муссолини»[421].