Союз Сталина. Политэкономия истории

18 января 1918 г. Генеральный штаб главного командования Антанты принял резолюцию «О необходимости интервенции союзников в Россию»: «Большевистский режим несовместим с установлением прочного мира. Для держав Антанты жизненной необходимостью является уничтожить его как можно скорее…»[674].

Вместе с тем, как отмечают Дэвис и Трани, на этом этапе «враждебные отношения между США и Советской Россией не были неизбежны»[675]. Действительно, президент В. Вильсон считал большевистскую революцию прогрессивным явлением: «Самым волнующим и убедительным среди голосов, которыми наполнен охваченный беспокойством мир, является голос русского народа…»[676]. Президент пошел на интервенцию только под давлением Лондона и Парижа, а так же влиятельных американских кругов.

При этом свою официальную декларацию Вильсон начинал словами: «Интервенция скорее принесет России вред, нежели помощь в ее тяжелом положении… вмешательство в дела России для нанесения удара Германии может скорее всего явиться способом использования России, нежели оказанием ей помощи. Состояние русского народа будет употреблено на содержание иностранных армий, а не на реконструкцию ее армии и прокормление народа»[677].

И именно благодаря позиции американского президента, интервенция не приняла масштабных размеров. Французский посол в России Ж. Нуланс в этой связи вообще приходил к выводу, что «он (большевизм) был спасен благодаря уловкам правительств союзников, большей частью обязанных досадному вмешательству президента Вильсона…, президент обеспечил выживание режима…»[678]. Большевиков, подтверждал Черчилль, спасло прежде всего «личное нежелание президента Вильсона» осуществлять «вмешательство союзников в дела России…»[679].

Против политики американского президента выступали не только представители интервенционистских сил европейских «союзников», но и влиятельные круги в собственной стане. Их настроения отражал госсекретарь США Р. Лансинг, который уже через три недели после большевистской революции он заявил, что большевики являются «опасными радикальными социалистами-революционерами, угрожающими Америке и мировому порядку…»[680]. Провал интервенции, приводил Лансинга, в конце 1919 г., к выводу, что «большевиков никогда не удастся свергнуть силой, они лишь по прошествии продолжительного времени уступят место новым лидерам»[681].

Именно эта точка зрения, по словам Дэвиса и Трани, легла в основу американской политики непризнания, указывая, в этой связи, что, на роль инициатора «Первой Холодной войной», «вполне справедливо мог претендовать Лансинг»[682]. Президент Вильсон приходил к выводу, что «Лансинг подрывал и расшатывал моральные устои…»[683].

Новый госсекретарь Б. Колби, пришедший на смену Лансингу, не без участия британского посла О. Гейдса, занял еще более радикальную антибольшевистскую политику[684]. 9 августа 1920 г. появилась знаменитая нота Б. Колби, в которой в частности говорилось: «Большевики захватили власть «силой и коварством», а правят методом «жестокого подавления». У их власти, скорее иная основа «Существующий в России режим основывается на пренебрежении принципов чести и добросовестности, обычаев и условий, на которых покоится международное право; короче говоря, на пренебрежении любых норм, на которых можно строить гармоничные и доверительные отношения государствами и людьми»»[685].

Нота Колби завершалась требованием отозвать иностранные войска из России: «Только таким образом большевистский режим может быть лишен должного, но действенного призыва к русскому национализму»…»[686]. Дэвис и Трани назвали ноту Колби «Документом, оформившим первую «Холодную войну»… Соединенные Штаты… официально заняли позицию непризнания советской власти и возложили на себя миссию противодействия мировой революции»[687]. Ведущий американский политический обозреватель того времени У. Липпман предложил вариант изоляции СССР, который англичане стали именовать «кольцевым ограждением», «санитарным кордоном». Липпман также ввел в широкое обращение термин «Холодная война»[688].

Республиканцы, пришедшие на смену демократу Вильсону, отражали самые радикальные антисоветские настроения. В марте 1921 г. новый госсекретарь Ч. Хьюз указал на невозможность даже торговых отношений между обеими странами: «Было бы тщетно ожидать возобновления торговли, пока экономические основы производства прочно не установлены. Производство обусловлено безопасностью жизни, признанием твердой гарантии частной собственности, святости договоров и права свободного труда». Ставший министром торговли Г. Гувер, в свою очередь заявлял, что «вопрос о торговле с Россией скорее политический, чем экономический, пока Россия находится под контролем большевиков»[689].