В июне 1914 года произошло громкое политическое убийство. В боснийском городе Сараево английский шпион Гаврило Принцип несколькими выстрелами из револьвера смертельно ранил наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супругу. Планируя эту провокацию, агенты Антанты целили в самое уязвимое место Тройственного Союза: они надеялись поссорить Австро-Венгрию с Сербией, пытавшейся покровительствовать над проживавшими в Боснии славянами. Но из этой затеи ничего не вышло; наоборот, эффект получился обратный. Террорист во всём признался: оказывается, по национальности он не серб, а шерп, жалованье он получал в Форин Офис, а папа его был турецкоподданным башибузуком. На скором, но справедливом суде в венском дворце правосудия роль англо-французских разведслужб была полностью изобличена. Неистовый Вильгельм II чуть было не объявил всеобщую мобилизацию, и Николаю вместе с Францем-Иосифом стоило немалых сил его удержать. Российский и австрийский монархи с трудом убедили своего августейшего коллегу, что их страны ещё не готовы к великой войне, и просили немного подождать. В итоге Европа прожила ещё один мирный год, но к лету 1915-го в воздухе опять отчётливо запахло порохом…
Севастопольский вальс
Последнее воскресенье июля, как это обычно бывает в Севастополе, выдалось жарким. Лишь когда солнце склонилось к западу и зависло над Константиновской батареей, летний зной улетучился, и Мичманский бульвар заполнила пёстрая публика. Играла музыка – оркестр в парке опять был неподражаем.
Мичман Казанцев неторопливо прохаживался вокруг памятника Казарскому. Его друг и однокашник Мунивердич, в общем-то, человек достаточно пунктуальный, сегодня по какой-то причине опаздывал, и мичман от нечего делать ощупывал взглядом фигуры фланирующих по бульвару дам. Он знал, что в жаркую погоду многие барышни, чтобы не потеть, под юбками не носят нижнего белья, и это будоражило его воображение. За свою неумеренную любвеобильность Казанцев ещё в Морском корпусе получил меткое прозвище Вова-Казанова.
Впрочем, дамы всех возрастов тоже одаривали юного офицера игривыми взглядами и кокетливыми полуулыбками. Прекрасно сложенный, в белом кителе и белой фуражке, при кортике, Казанцев неизменно привлекал внимание представительниц прекрасного пола. Он был очень красив – правильные, мягкие и немного детские черты его лица нравилось всем, кроме него самого. Чтобы казаться старше и мужественнее, он отрастил усики, но желаемого сходства с бывалым морским волком всё равно не приобрёл. От Казанцева по-прежнему веяло юностью, и лишь он один по глупости считал это недостатком.
Позапрошлогодний выпускник Морского корпуса Владимир Казанцев служил на эсминце «Дерзкий». Два месяца назад его назначили
«Дерзкий» и однотипные с ним «Беспокойный», «Гневный» и «Пронзительный» составляли 1-й дивизиона эскадренных миноносцев Минной бригады. Это были первые «новики» Черноморского флота, построенные «Обществом Николаевских заводов и верфей». Моряки отзывались о них восторженно – корабли были быстроходными, хорошо слушались руля и отличались особой надёжностью полученных из Германии механизмов. Вооружение по сравнению с их предшественниками – эсминцами типа «Лейтенант Шестаков» – было чрезвычайно мощным: три дальнобойных 102-мм орудия Обуховского завода с длиной ствола в 60 калибров и пять двухтрубных торпедных аппаратов. За считанные секунды «Дерзкий» мог дать бортовой залп из десяти 450-мм торпед! Кроме того, корабль при необходимости принимал на палубу до 80 мин заграждения, а для самообороны от вражеских аэропланов на нём имелись две 47-мм зенитные пушки и пять пулемётов «Максим».
Казанцев гордился тем, что получил назначение именно на «Дерзкий», а не на «Гневный» или «Беспокойный». «Вообще, как можно было дать кораблю Российского Императорского флота такое имя – «Беспокойный»? – недоумевал он. – Бес покойный… Ужас! То ли дело – «Дерзкий»!»
– Мы – дерзкие, – говорил мичман о себе и своих коллегах-офицерах знакомым барышням. – Гневные гневят Бога, беспокойные беспокоятся, а мы – дерзим!
После чего Вова-Казанова обычно декламировал популярный в те годы фривольный стишок Константина Бальмонта: