Союз Верных — Остгренц (СИ)

— Вот и я тебя хорошо знаю. Поэтому и подошел просить благословения.

— Ты меня очень смутил тогда. Пожалуйста, вне богослужений, не называй меня отцом Берхардом.

— У тебя что-то с ушами, Берко?, — засмеялся Клаус. — Наверное, прихожане слишком громко пели гимны Богам!

* * *

Барон Арман не оставил без внимания мой новый статус. На следующий день после того памятного богослужения, две надзирателей привели меня в его кабинет. Тогда я впервые вышел за пределы тюремного кольца и был удивлён, насколько неуютными и мало приспособленными для обитания были помещения, занимаемые охранниками.

"Да эта тюрьма ничуть не лучше нашей", — решил я, разглядывая неумело нанесённую штукатурку, которая скорее подчёркивала, чем скрывала кривизну стен.

Кабинет начальника был обставлен скудно, даже по меркам приюта в Остгренце. Приличного кресла там не оказалось. Арман восседал на сколоченном из толстых досок стуле, покрытом звериными шкурами. Единственным украшением кабинета были приколоченные к стене большие оленьи рога.

— А ты даже здесь ухитряешься сделать карьеру, — произнёс барон, оглядев меня с ног до головы. — Ещё недавно был простым лекаришкой, а стал божьей прислугой. Глядишь, и до архиепископа когда-нибудь дорастёшь.

Собственная шутка настолько понравилась начальнику тюрьмы, что он долго не мог унять смех, тряс головой от восторга и утирал выступившие на глазах слёзы. Смеяться он прекратил так же внезапно, как и начал, после чего вперил в меня тяжёлый взгляд и сказал:

— Значит так. Слугой господним, тебя пускай считают бунтовщики, а для меня ты такой же отвратительный ублюдок, как и все остальные. Понятно?

— Да, ваша милость.

Я не собирался с ним дискутировать на эту тему, тем более что сам не считал себя истинным служителем Богов.

— В твоих интересах быть со мной откровенным и ничего не утаивать. Иначе твоя никчёмная жизнь может очень сильно осложниться. Понятно?

— Да, ваша милость.

— Хорошо. Тогда рассказывай, о чём тебе рассказывают бунтовщики на исповеди.

Я подозревал, что рано или поздно этот вопрос всплывёт, поэтому был готов отвечать, не задумываясь, но на всякий случай, спросил:

— Что именно интересует господина барона?

— Всё!, — рявкнул Арман.

"Похоже, он думает, будто застал меня врасплох. Ошибаетесь, господин барон".

Для начала я взялся перечислять все любовные похождения повстанца по имени Макс. Любвеобильный молодой человек не столько исповедовался, сколько с упоением вспоминал о времени, проведённом с очаровательными девушками. На память я тогда не жаловался, поэтому вывалил в уши начальника тюрьмы весь рассказ без каких-либо сокращений. Другой повстанец признался в том, что перед боем испытывает неодолимый страх быть проткнутым пикой. Он очень натурально описывал свои ощущения, с дрожью в голосе говоря о холодном и остром наконечнике, скользящем между рёбер к сердцу. Стараясь передать все интонации, я приукрасил, как мог, эту жуткую историю, и барона, кажется, проняло.

— Хватит!, — остановил он меня. — Что это за бред?

— Это содержание исповеди, — с серьёзным лицом ответил я. — С вашего позволения, я продолжу?

— Нет. — мрачно отказался Арман. — В следующий раз будешь докладывать только самое важное. Не злоумышляет ли кто-нибудь против его светлости. Понятно?

— Да, ваша милость, — снова ответил я, а потом не удержался и добавил: — Осмелюсь напомнить господину барону, что все, кто у меня исповедовался — бунтовщики. Они не могут не злоумышлять против его светлости.

Арман долго обдумывал эту глубокую мысль, после чего согласился:

— Действительно… Они все злоумышляют… Так, скажи мне, что они хотят сделать?

— Они хотят свергнуть его светлость —  кротко сообщил я.

— А сбежать они хотят?

— Нет. Только свергнуть его светлость.

Мозг начальника тюрьмы очень долго пытался переварить содержавшееся в ответе противоречие. Наконец, Арман сдался, вяло махнул рукой и произнёс:

— Пошёл прочь.

* * *

У тебя, мой преемник может сложиться впечатление, будто на тяготы тюремного заключения меня не коснулись. Да, я не занимался тяжёлой работой, не ворочал неподъёмные камни, не копал землю. Я, всего лишь, облегчал людям телесные и душевные страдания, сопереживал каждому узнику, и личное горе каждого из них становилось и моим горем тоже. Это было нелегко. Мне оставалось только молиться и надеяться на лучшее. Хочется верить, что все мы с честью выдержали ниспосланные свыше испытания. И тогда Несотворённый Отец дал нам шанс покинуть узилище.

В тот ничем не примечательный день охранники позвали меня помочь получившему травму заключённому. Произошло это в одной из камер нижнего яруса, где Арман намеревался оборудовать ещё один карцер. Их и так в тюрьме было два, но ни один не пустовал даже полдня. На нижнем ярусе пленным повстанцам приходилось ворочать тяжёлые камни, чтобы выровнять поверхность пола. Ежедневно кто-нибудь получал различные повреждения, и я едва успевал готовить примочки и целебные мази.