Сохраняя веру (Аутодафе)

По мере того как во мне нарастала похоть и угасала вера, я понял, чем меня так привлекает Ариэль: в ней одной поразительным образом воплощалось все то, на что накладывала запрет моя религия.

Она сказала мне, что учится в Нью-Йоркском университете на искусствоведческом отделении, и, судя по всему, весьма преуспевала в этом деле. Стены ее квартиры украшали впечатляющие произведения современного искусства, включая одного подлинного Утрилло, одного Брака и несколько рисунков Пикассо. Стеллажи в гостиной были уставлены сотнями иллюстрированных книг и альбомов, посвященных творчеству современных мастеров.

Никогда прежде я не встречал подобного жилища — и тем более у студента-дипломника.

Во-первых, квартира была огромная и обставлена исключительно в белых тонах. Единственное исключение составляли серебряные подносы, но даже на них — кроме шуток! — лежал белый шоколад.

Холодильник у нее был забит шампанским, икрой — и замороженными обедами фирмы «Бердс-Ай».

Меня могло бы насторожить то обстоятельство, что мы никогда не встречались по вторникам, средам и четвергам. Я, конечно, знал, что бывают вечерние лекции, но, когда я пару раз предложил прийти ближе к полуночи, она лишь рассмеялась в ответ.

Я прозрел однажды в пятницу вечером (да, да, я настолько потерял голову, что даже осквернял шабат!), когда она случайно облила меня красным вином и тут же беззаботно предложила слизать его с меня в порядке «епитимьи». Она раздела меня и втолкнула в свою шикарную ванную, под душ, оснащенный всевозможными насадками.

Когда я вышел из-под душа, она протянула мне не только мужской халат, но и сорочку с брюками.

Я попытался было успокоить себя тем, что мужская одежда принадлежала бывшему любовнику — или даже мужу.

Но больно уж эти брюки были хорошо выглажены, а рубашка — слишком уж свежая. А когда я разглядел на ней монограмму с инициалами «ЧМ», любопытство взяло верх.

— Это чье? — спросил я как можно более безразличным голосом.

— Одного друга, — как ни в чем не бывало ответила она и поманила меня в свои объятия.

Но и в ходе любовной прелюдии я не унимался.

— Какого такого друга?

— Да так, самого обыкновенного. Давай не будем об этом, хорошо?

— Видимо, не такого уж и обыкновенного, раз его вещи висят у тебя в шкафу!

Ее терпение наконец лопнуло.

— Ради бога, Дэнни! Неужели ты так далек от жизни? Разве не ясно, что я живу на содержании? Это же очевидная вещь!

Надо признаться, я был шокирован — и очень оскорблен.

— Нет, для меня это далеко не очевидная вещь, — пробормотал я. — Ты хочешь сказать, это его квартира?

— Нет, она моя, но платит за нее он. Что, это тебя шокирует, мой маленький раввин?

— Нет, — соврал я. — Просто меня воспитывали в таких принципах, что эти вещи я расцениваю как…

— Милый мой, тебя воспитывали на другой планете.

— Ты права, — ответил я, стесняясь того, что еще сохранил остатки традиционных ценностей. — Я только одного не могу понять…

— И чего же?

— Что ты во мне-то нашла?

Она ответила, нимало не смутившись:

— Невинность.

Ариэль обезоруживающе улыбнулась.

— А разве я для тебя — не лакомое блюдо из запретных плодов?

Я кивнул и жадно притянул ее к себе.

Поддаваясь моей ласке, она хрипло проговорила:

— После всего этого ты уже не сможешь вернуться к хорошим еврейским девочкам.

Много раз на протяжении душных летних вечеров, пока я готовился к поступлению на курсы, которые должны были начаться только осенью, мне вдруг приходило в голову, что это даже хорошо, что любовник Ариэль взял ее с собой на Ривьеру. На лето я перебрался домой и разговаривать с ней смог бы теперь лишь из телефона-автомата.

Пуританство моего отца меня настолько подавляло, что я старался даже не думать о ней, дабы он, не приведи господи, не прочел моих мыслей.

Без Деборы дом казался чужим. Маме она присылала всего по нескольку строк, сообщая, что у нее «все в порядке», но письма, которыми мы с ней обменивались между собой, были гораздо более откровенными. Я с нетерпением ожидал подробностей продолжения ее романа (мне хотелось, чтобы это был роман) с летчиком по имени Ави.

Я то и дело звонил в общежитие узнать, нет ли мне писем. Но приходили лишь видовые открытки от моей соблазнительницы. Правда, я все равно был поглощен учебой, всеми силами стараясь выбросить Ариэль из головы.

Иногда ко мне в комнату, деликатно постучав, наведывался папа. Обычно, извинившись за беспокойство, он садился в кресло и начинал помогать мне в выборе темы для дипломной работы.

Чаще всего он предлагал что-то из области мистицизма, в котором у нашей семьи была собственная, «лурианская», традиция, восходившая аж к Средневековью. Хотя некоторые из самых значительных трудов по этой тематике, например «Зогар»[39], если и не официально, то в силу традиции до сорока лет читать запрещается, отец был уверен, что сумеет убедить декана в том, что мой случай «совершенно особенный».