Читаем Сокол-1 полностью

Прикрытие Картахены, Аликанте, Мурсии теперь возлагалось на одну эскадрилью Девотченко. Летчики воспрянули духом: может быть, скоро удастся провести первый воздушный бой!

Первый бой… Неизвестно, что кому он принесет, но все жаждут его, ждут не дождутся. Видно, так уж устроен человек: лететь навстречу яркой мечте, даже зная, что можно и сгореть, не достигнув ее.

Но все, к чему страстно стремишься, рано или поздно приходит. Приходит без фанфар и барабанного боя, приходит буднично и просто.

Вот как произошло это у Льва Шестакова.

На аэродром прибыла группа американских и английских журналистов. В большинстве своем — долговязые, ведут себя бесцеремонно, громко разговаривают. С ног до головы обвешаны фотоаппаратурой.

Девотченко совершенно не был рад столь неожиданному визиту. Ведь будут расспрашивать — а что рассказывать? Пока никто ничем не отличился, для республиканской Испании, по существу, ничего еще не сделали. А может, именно это и устроит больше всего неожиданных гостей?

Журналисты оказались в курсе дел эскадрильи. Им просто хотелось познакомиться, поговорить с молодыми советскими летчиками. Ясно, с какой целью: узнать о настроениях, посмотреть, насколько вновь прибывшие парни крепки духом.

Командир представил гостям Зубарева и Шестакова, поручил им заняться приезжими, поскольку самому нужно было организовывать боевое дежурство. Зубарев и Шестаков разделили журналистов на две группы, повели их в звенья.

— Мистер Честакофф, вы хорошо стреляете в воздухе? — спросил довольно твердо по-русски идущий рядом с ним англичанин в пенсне с золотой оправой.

— У нас все стреляют хорошо, — прозвучало в ответ.

— А не думаете ли вы, что учебные стрельбы и огонь в бою — это не одно и то же?

— Нет, не думаю. Что умеешь делать — то сделаешь в любой обстановке.

— А если нервы не выдержат?

— А вы слыхали наш авиационный марш?

— Это какой?

— Тот, где поется: «А вместо сердца — пламенный мотор».

— О, — англичанин начал доставать из карманов блокнот и вечное перо, — вы остроумны, мистер Честакофф, это надо записать…

Лев только собрался было что-то еще сказать, как вдруг до него донесся какой-то гул. Он взглянул в небо и увидел пару двухмоторных вражеских разведчиков. Идут себе чинно-благородно, будто знают, что никакая опасность им не грозит, летчики-истребители на земле заняты гостями.

— По машинам! — разнеслась громкая команда Девотченко.

Летчики бросились к своим «москас», журналисты отскочили в сторонку, наблюдают, что будет дальше. Приготовили фотоаппараты.

Торопясь к истребителю, командир эскадрильи на все лады чертыхался:

— Принесло этих газетчиков на мою голову! Не снимем разведчиков — на весь мир раззвонят. Им ведь только дай посмаковать…

Точно о том же думали Зубарев, Шестаков и другие: «Как бы не ударить в грязь лицом! И надо же появиться разведчикам в столь неурочный час…».

В последнюю минуту Девотченко сообразил, что ни к чему взлетать всей эскадрильей — получится свалка, неразбериха.

Пойдут он, Зубарев и Шестаков.

Тройка «москас», подняв рыжую пыль, взметнулась в небо. Все трое устремились к разведчикам. Те, заметив истребителей, прибавили скорости.

Девотченко показал ведомым: вы, мол, вдвоем атакуйте левого, я сам — правого.

Комэск почти настиг разведчика, дал очередь, тот сразу же круто заспиралил к земле.

«Неужели попал? Так сразу?» — недоумевал командир. Недоумевали и все на земле. Вражеский самолет несся к земле, но, глядя на него, никак нельзя было отделаться от чувства, что он управляется опытной рукой. Мучаясь сомнениями, Девотченко вошел в пике, чтобы настичь противника и еще раз полоснуть его огнем пулеметов. Но не тут-то было. У самой земли разведчик выровнялся, стал в горизонтальный полет и тут же как будто растворился на фоне местности: он был слишком хорошо закамуфлирован под нее.

— Тьфу, чтоб тебя черт взял! — зло сплюнул Девотченко. — Научились, гады, спасать свои шкуры. А что там делается у Зубарева и Шестакова?

А там было вот что.

Зубарев, приняв на себя командование парой, ринулся вдогонку второму разведчику. Шестаков, верный правилу «ведомый — щит ведущего», неотступно шел следом, наблюдал за тем, чтобы кто-то еще не свалился на них сверху или сбоку.

Зубарев, зная, что огонь пулеметов И-16 особенно эффективен на малой дистанции, подошел к разведчику вплотную, прицелился, нажал гашетку… а оружие молчит. Еще раз нажал — молчит. Что такое?! Зубареву ничего не остается, как выходить из атаки. Разведчик, как тот, которого преследовал Девотченко, начинает спиралить. Шестаков, ничего не понимая, бросается за ним, забыв на время о ведущем. Приближается вплотную к цели, жмет гашетку — но пулеметы молчат!

Где-то в глубине сознания мелькнуло: «Расхвастался, у нас все хорошо стреляют». Потом мысль переключилась на поиски причины отказа оружия. «Проклятье! — чуть не вскрикнул Шестаков от пришедшей на ум догадки. — Двойная перезарядка нужна. Ведь пулеметы были дважды взяты на предохранитель еще вчера, для учебного боя. Вот и забыли об этом!»

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное