Сокол и ласточка

Я сказал себе: мальчик увидел необычную и, скажу без ложной скромности, красивую птицу. Захотел ее поймать — как ловят мечту. Проявил похвальное упорство, изобретательность и достиг цели. Так, может быть, всё к лучшему? Доселе мои питомцы были взрослыми, укоренившимися в своих грехах и заблуждениях людьми. Я мог о них заботиться, но исправить их карму был не в силах. Иное дело-душа юная, неоперившаяся. Как много пользы способен я ей принести! Сколь многому деликатно и тактично, исподволь научить! Пусть мальчик сажает меня в клетку, я найду способ завоевать его доверие и дружбу.

И я перестал попусту барахтаться, а вместо этого осуществил ритуал сопереливания, благо постреленок плотно прижимал меня к груди.

Я царапнул его когтем через холщовую рубашку: изогнувшись, клюнул в висок.

Я заглянул % жизнь моего маленького похитителя, проникся его внутренним взором, услышал голос его сердца.

Перед внутренним взором мальчишки длинной чередой выстроились чучела птиц: чаек, крачек, дятлов. Еще там был ястреб и два филина. Поодаль, окруженное мечтательным сиянием, мерцало стеклянными глазами еще одно чучело, черно-пурпурное, в котором я с содроганием узнал себя.

Голос сердца у маленького негодяя шептал: «Три, нет четыре, нет ПЯТЬ ливров!»

Он не собирался сажать меня в клетку. Паршивец зарабатывал на жизнь тем, что убивал птиц и продавал их чучельщику.

Озарение длилось долю секунды.

Клюнутый заорал от боли. Взмахнул сетью и со всего маху жахнул моим бедным телом о стену. Он решил прикончить меня прямо сейчас.

Я был полуоглушен, но не лишился сознания. У моего убийцы сила в руках была еще детская.

Сообразив это, он взялся за дело основательней. Стал раскручивать сетку над головой, чтоб увеличить мощь следующего удара.

Прощаясь с жизнью в этом головокружительном верчении, я кинул последний взгляд на облака, мачты, дома, лужи — на суетный мир, показавшийся мне в тот миг недостойным усилий, потраченных мною на его постижение.

«К черту такую карму», помнится, подумал я.

И невдомек было мне, глупому попугаю, что таким диковинным образом начинается самая лучшая глава моей бесконечно долгой жизни, что я делаю первый шаг к дороге, которая позволит мне вернуться в утраченный рай. Пусть не навсегда, на время, но глубоко заблуждаются те, кто верит, что рай — это навечно. Одна из максим Учителя, которую я долго не понимал, гласит: «По-настоящему ценно лишь преходящее».

Глава вторая. Медноволосая незнакомка

В миг, когда я почитал свой Путь оконченным, откуда-то — как показалось мне в потрясении, издалека — раздался юношеский голос, крикнувший по-французски с легким акцентом:

— Что ты делаешь, мерзкий мальчишка!

Меня больше не вертело, не крутило. Смертоносного удара о каменную стену не последовало.

Головокружение прошло не сразу, перед глазами всё плыло, и я разглядел лишь, что кто-то схватил моего погубителя за плечо — и, видно, крепко, ибо тот взвыл.

Я тряхнул головой, чтоб туман рассеялся. И увидел перед собой не юношу, а молодую женщину или, быть может, девушку. Она была высока ростом, одета в платье китайского перламутрового шелка, из-под фетровой шляпы с фазаньими перьями выбивались волосы тускло-медного оттенка, длинноносое лицо пылало гневом.

— Зачем ты хочешь убить бедную птичку? — воскликнула она, взяв негодяя за ухо длинными пальцами.

По европейским меркам чудесную мою спасительницу никак нельзя было назвать красавицей. Современные мужчины почитают привлекательными женщин круглолицых, мясистых, с толстым дерьером и огромным бюстом. Эта же, как я уже сказал, была долговяза, тоща, движения не по-дамски резки, черты лица остры, не то что у щекастых рубенсовских наяд. Лиф на платье нисколько не выпячивался, а бедра хоть и казались широкими, но исключительно за счет фижм. Прибавьте к этому низкий, немного хрипловатый голос, нисколько не приторный и не писклявый, каким обычно стараются говорить барышни. Мне, впрочем, он прозвучал райской музыкой, а еще сладостней был визг, исторгнутый моим мучителем.

— Мой попугай! — захныкал мальчишка. — Что хочу с ним, то и делаю! Пустите ухо, тетенька!

С юридической точки зрения он был прав, ведь человеческие законы не признают за нами, так напеваемыми «меньшими братьями», никаких прав личности. Я отношусь к категории «дичи», и, если не имею хозяина, могу стать собственностью первого встречного. Так уж устроен наш несправедливый мир, мне его не переделать. Учитель говорил: «Если не можешь изменить обстоятельства, нет смысла на них сетовать». Я и не сетую.

— Я дам тебе за него три ливра.

Эти слова заставили меня насторожиться. Витте ли, я не избалован человеческим великодушием и привык в каждом покупке подозревать корысть — слишком много била меня жизнь. А тут еще этот плюмаж на ее шляпе. Уж не решила ли дамочка украсить свой головной убор моими маховыми или рулевыми перьями, подумалось мне. Это хорошо говорит о ее вкусе, но означает, что я угодил из огня да в полымя.