— Хорошего вы мнения обо мне! Вы же знаете, Эпин: я человек с принципами. Никогда не стал бы убивать товарища из-за золота! Тем более, пока не узнал, где оно спрятано… – Кажется, Гарри действительно был оскорблен – сомнением в остроте его ума. – Всё произошло иначе. Мы плыли вдвоем по морю, сбежав от взбунтовавшейся команды. Джереми рассказал мне про свой договор с Черной Королевой. А я стал уговаривать его не совершать ужасную глупость. Раз уж так сложилось, отчего бы нам не забрать сокровища Сан-Диего себе? Никто, кроме нас двоих, не знает, где оно. Всё будет шито-крыто. Я говорил ему очевидные, здравые вещи. Но Пратт был сумасшедшим. “Я не пират, я слуга своего короля!” Схватил меня за горло своими железными ручищами и стал душить. Он убил бы меня , если б я, защищаясь, не всадил ему в бок нож. Это было не нападение, а оборона, клянусь девой Марией! Я не святотатец, я не стал бы разбрасываться подобными клятвами. Тем более, Джереми от этого удара не умер. То есть умер, но не сразу. Когда он разжал свои клешни и повалился на бок, я перевязал его, я поил его водой. Боже, как я умолял Пратта покаяться перед смертью и не уносить с собой в могилу тайну сокровища! Но он ничего мне не сказал… По правде говоря, он меня, скорее всего и не слышал, потому что до самой кончины был без сознания. К вечеру он испустил дух, и я, помолившись, кинул тело за борт…
— Значит, он был без чувств? Молчал?
— Нет, он бредил. Пратт всё время повторял одно и то же, будто болван с заводным механизмом. Я видал такую куклу в Ливорно: она могла сто раз подряд произнести “бонджорно, синьори”. Вот и Джереми бубнил, бубнил какую-то ерунду. Я думал, с ума от него сойду.
— Что же он повторял?
— Детскую считалку. Сначала громко, потом тише, под конец шепотом. Так и помер с дурацким стишком на устах.
— Что за считалка?
— Обычная, в Англии ее все дети знают:
— Да, я помню ее по пансиону, – кивнула Летиция.
— Вы учились в пансионе? Где?
— Неважно. Только там в считалке немного иначе. “Не на запад, на восток, да с бруска на оселок”. Ведь когда точат нож, сначала пользуются бруском, а уж потом доводят лезвие на оселке. Вы перепутали.
Гарри возразил:
— Вы думаете, я не знаю, как точат клинки? Но Джереми повторял именно так: “С оселка на брусок”. Его голос намертво засел у меня в памяти… Ну что, приступим? Время-то идет. Предлагаю сосредоточиться не на шурфах, а на шахтах. Их тут всего одиннадцать. Пратту было бы удобнее поворачиваться в колодцах, которые пошире.
Они стали устанавливать подъемник над шахтой, что была ближе всего ко входу. Я же размышлял про стишок.
С чего бы старому морскому волку в свой последний час твердить детскую считалку? Может быть, перед смертью непостижимые видения гаснущего сознания унесли его назад в детство? Однако я неплохо знаю людей этого склада. Их душа от грубой, жестокой жизни так черствеет, что не сохраняет в себе никаких чувствительных воспоминаний. Если в померкшем мозгу Невезучего Корсара и метались какие-нибудь картины, они могли быть связаны только с одним: с колоссальным сокровищем, которое Фортуна подбросила ему – и тут же отобрала.
В особенности не давала мне покоя строчка стишка, зачем-то искаженная вопреки всякой логике.
Тут таилась загадка, причем не особенно сложная. У Пратта не хватило бы ни времени, ни изощренности ума придумать что-то заковыристое.
Мысли, мой рассудок, мысли!
Oт возбуждения я запрыгал на месте. Это и стало первым толчком к решению задачи. Прыг-скок? А что если…
Пещера была вытянута неправильным овалом от входа влево – справа виднелась глухая стена. Иначе говоря, мы находились как бы на самом зюйд-осте рудника, в правом нижнем его краю. Прямо напротив входа чернел первый шурф. Во втором ряду их было два; в третьем – три; в четвертом – четыре и так далее.
Поскольку колодцы, через которые я перепрыгнул, все находились у края пещеры (правее их была уже стена), повернуть можно было только налево, что я и сделал.
То есть как это? Считалка будто поправляла меня, говоря: нет-нет, ты ошибаешься. Поворачивайся к востоку, то есть направо.