Сокол Ясный

– Да уж мы знаем, – кивнул Лежень. – Воротилась моя внучка домой… та самая, что ваши у нас уводом увели и перед Леденичами ославили, которым она была в невесты обещана.

– Жен уводом брать – то исконный обычай наших дедов, таким не попрекают, – возразил Добрила.

– Это верно, водится такое у нас искони, – не мог не согласиться Лежень. – Но у добрых людей повелось выкуп за уведенную девку давать, чтобы обиды не было.

– Повелось, оно да. – С этим пришлось согласиться Добриле. – Только сомневались мы, будет ли нам счастье с той вашей девки…

– Вот как! – не сдержался Путим, обидевшись за старшую дочь. – Сомневались – нечего было брать, мы, чай, вам ее силком не навязывали! У нас на Сеже моя дочь первой невестой была, Лелей всегда ходила, и давно у нас Лели лучше нее не видали! Мы ее в хороший род сговорили, за старшего сына, жила бы она в чести да в радости, и роду своему бы честь и отраду принесла! А вы ее умыкнули, все наши уговоры порушили, перед людьми осрамили, и еще она вам нехороша!

В эти мгновение он был похож на гневного Перуна – рослый, могучий, с золотистой бородой, насупленными светлыми бровями-молниями и сердито блестящими голубыми глазами.

– Девка-то сама была хороша, ее попрекнуть нечем, – отозвался Добрила, шевеля бровями и подавляя досаду. – Да только в себе самой злосчастье она принесла, хоть и не она виновата!

– Друже Добриле, говори уже, к чему клонишь! – сурово вмешался Лежень. – Вижу я, что не с добром вы пришли, так говори, чего хотите. Обидели вас бойники, у нас-то вы чего ищете?

– Коли так, буду прямо говорить. Мы потому вам выкуп за умыкнутую девку не платили, что она с собой проклятье принесла. А наложила его сестра ее родная! – Добрила прямо воззрился на Путима, вонзая взгляд, будто нож. – Трое парней наших там было, когда они вашу девку увозили. И была там ее меньшая сестра. И так прямо сказала: не ходи с ним, не будет счастья, года в бабах не проживешь – овдовеешь. Желают, сказала, вилы головы человечьей, и Травень жертвой той будет. И вот – года не прошло, как явились из леса волки лютые и убили молодца нашего. И еще полтора десятка мужиков с ним заодно! Ваша девка зло на наш род навлекла. Младина, твоя, Путим, дочь.

Путим и Лежень переглянулись. Слова эти не были для них полной неожиданностью, поскольку от Веснояры они уже это самое слышали. И знали, что Младина не отрицает, она и правда сказала нечто подобное.

– И здесь, перед вашими чурами, мы ответа просим. – Добрила сурово и решительно взглянул на деревянные капы. – Ваша девка нас прокляла, и мы теперь мужиков убитыми потеряли, да раненые есть, да скотину порезали, да молодухи иные… урон понесли. И если вы нам ответа не дадите, мы всех сежан на общее вече созовем. А не захотят сежане отвечать – князю смолянскому пожалуемся, пусть он дело разберет и прикажет нам за это горе возместить.

Старейшины Заломичей застыли в изумлении. Только что они собирались спрашивать ответа с гостей, а те, оказывается, явились как обвинители! Но они действительно имели право как созвать вече, требуя возмещения за обиду и разорение, так и пожаловаться князю. Он, старший над всеми кривичскими родами, для того и обходил ежегодно свои земли.

Лежень и Путим смотрели друг на друга. Отрицать – побудить Будиловичей созвать народ и разбирать это сложное дело уже при всей сежанской, а то и смолянской старейшине. Ославят, а девок потом вообще никуда и никогда замуж не возьмут. Да и сыновьям невест не дадут, и сгинет род Заломичей, как сгинули злосчастные Глуховичи из-за Угляны…

– Ступай, Комля, позови баб. Большуху и Путимовых, – велел младшему родичу Лежень.

Гости не возразили и молча ожидали, пока приведут женщин. Вскоре вошли Лебедица, Бебреница, Веснояра и Младина; ожидая вестей, они все оделись и прибрались для выхода. Увидев бывших родичей, юная вдова вспыхнула и опустила глаза. Стоящая рядом мать ощущала, как она дрожит, и взяла за руку. Но тревожный взгляд Бебреницы не отрывался от Младины, свободная рука теребила край верхнего платка. По лицу женщины было видно, что в ней происходит жестокая внутренняя борьба.

Младина внешне оставалась спокойна, но внутри у нее все бурлило. Было чувство, что вот сейчас ей предстоит прыгать в ледяную прорубь, чтобы доказать какую-то свою правду. Она бы и прыгнула, да вот беда – она сама не знал, в чем же заключается эта самая правда. И никто в этой обчине не хотел этого знать сильнее, чем она!

Они вошли, поклонились капам и столпились возле Макоши, тревожно оглядывая мужчин. Заглядывать в обчину им приходилось часто, она была им знакома, как родной дом, но на судебных разбирательствах женщины не присутствовали, и все оробели.

– Ну, мать, что тебе об этом деле известно? – обратился Лежень к своей жене, старшей над женщинами рода.

– Что известно? – Лебедица развела руками и снова сложила их на животе, топорщившемся под поневой и навершником. – Веснавка говорит, что Младинка ей еще в Купалу скорое вдовство предрекала. – Веснояра твердо кивнула. – Не ходи, говорила, овдовеешь… Что, дескать, вилы хотят… человечью голову.