Сокол над лесами

Велеб поднялся и поклонился им. Эльга, уступившая ему свою лежанку с занавеской, ушла туда, где вчера спал Святослав. Карислава прислала ей приготовленную для Яры сряду новобрачной, и утром ей предстояло впервые заплести на голове молодой жены две косы и уложить под плат.

– Он съездит и вернется, – успокаивающе шепнул Мистина, провожая княгиню. – После того что он повидал, родной городец ему покажется мелкой лужей после моря. Я по себе знаю. Я же бывал в Хольмгарде – мне и то после Киева там показалось тесно.

– Словенами или там дреговичами рождаются, – добавил Лют. – А русью еще и становятся. Чуйкой чую – он наш.

* * *

И вот они очутились вдвоем. Обычно ложе для молодых устраивают в овине – как раз в пору свадеб он уже полон свежих снопов, но Эльга отказалась выпускать Яру из обчины, пока обряд не завершен, и снопы принесли сюда. От остальных их отделяла занавеска, но Велеб не мог не понимать: вся дружина сейчас мысленно с ним…

– Что они сказали? – шепнула ему Яра, когда он лег рядом и их лица оказались почти вплотную друг к другу. – Мы уедем отсюда?

Всю свою жизнь она, несмотря на знатный род и мудрость Невидья, лишь повиновалась – сперва родителям, потом Толкун-Бабе. Потом ее вдруг отдали мужу, и она уже не могла хотеть чего-то такого, чего не хочет этот человек, сегодня впервые ею увиденный и узнанный. Но и ему приходилось соизмерять свою волю с волей киевских князей, имевших над ним родительские права. Вместо знакомой Толкун-Бабы, строгой, порой внушавшей трепет, судьба Яры оказалась в руках киевской княгини. А та смущала Яру еще сильнее – как все чужое и неведомое. Как и Толкун-Баба, княгиня Ольга ходила во всем белом, но у нее это был знак принадлежности какому-то иному Закрадью, неведомому Яре. Но теперь она – в их роду, и чуры Ольги станут чурами ее, Яры, будущих детей.

Все случилось совсем не так, как ей было показалось на Купалях. Всемирье повернулось вокруг нее всей своей громадой, и она оказалась так же мало способна повлиять на свою судьбу, как капля воды – на течение могучей реки.

Будущее, уже совсем близкое, страшило Яру, но такова судьба жены. Пройдет немало лет, прежде чем она получит право что-то решать и чем-то распоряжаться. Когда у нее появится свой дом, хозяйство, дети, когда она покажет, что способна рожать, творить, управлять… Когда этот сейчас едва знакомый человек станет ее неотделимой частью, почти как половина собственного тела.

Но где будет та печь, где испечет она хлеб для мужа? Где увидят свет ее дети? Узнать это было для нее всего важнее, без этого знания она не могла ни заглядывать в завтрашний день, ни даже дышать.

– На днях уедем со всей дружиной вместе, – ответил Велеб. Он понимал ее беспокойство – и сам ведь находился в том же положении, не зная, где приведется ему пускать семейный корень. – Но после, я думаю, воротимся.

– А когда?

– Сначала поедем в Киев. Потом, как зима придет, с княгиней отправимся на полудень – в Люботеш, на Ильмерь-озеро, где мой род живет. А потом вернемся с дружиной в Перезванец. Там и будем жить.

– А где это?

– На Днепре, близ устья вашей Припяти.

– Далеко отсюда?

– Если вниз по реке, то дней пять, если вверх – то десять.

– Далеко… – прошептала Яра.

Понятия «далеко» и «близко» для нее определялись возможностью пешком дойти за один день.

– Да не очень, – улыбнулся Велеб, однажды проделавший двухмесячный путь от Ильмерь-озера до Киева. – Ты привыкнешь, и будет уже не страшно.

Яра не ответила, только глубоко вздохнула. Велеб осторожно обнял ее, погладил по спине, намекая: хватит разговаривать. Ведь и правда на заре придут женщины с Кариславой во главе, Эльга должна будет показать им настилальник новобрачных со знаками того, что брак свершился. Он взял ее душу из родовой печи, чтобы сделать ее саму печью, выпекающей новую жизнь. Отбив деву у медведя, должен сам вложить в нее силу умножать род.

Эта таинственная невеста могла оказаться какой угодно. Но оказалась прекрасной, и Велеб понял это сразу, как увидел ее глаза на берегу ручья. Серовато-голубые, как вода, отражающая небо, они смотрели из глубины и видели высь. Когда Велеб встретился с ней взглядом, река его жизни слилась с другой рекой, и теперь их не разделить больше. Всем существом эта девушка источала сладкое, душистое тепло, как нагретая на солнце спелая ягода. И то, чем сказания завершаются, в их жизни станет лишь истоком, крохотным семечком, из которого потянется вверх огромное ветвистое дерево.

Тепло тела вплотную лежащей к нему девушки проникало в кровь, согревало, волновало. Велеб склонился к ее лицу. Пусть те женщины приходят – они успеют, не осрамятся. Сейчас он сделает это, и ему больше не придется беречь камень из печи, чтобы владеть душой своей жены.