Сокол против кречета

— А скажи мне, — неуверенно начал он, тщательно подбирая слова. — Если я нарушу договор, то ты и вправду его умертвишь? — и пытливо уставился на собеседника.

«Ах ты сволочь такая, — весело подумал Константин. — Вот уж не дождешься ты этой радости».

— Ну что ты! — возразил он вслух. — Как можно?! Я ведь говорил, что это грех. Да и за что его убивать? Получается, договор нарушишь ты, а страдать должен невинный. Это несправедливо.

— Несправедливо, — эхом откликнулся Гуюк, явно разочарованный в своих ожиданиях.

Судя по вытянувшемуся лицу последнего сына Чингисхана, можно было сделать вывод, что у него несколько иные понятия об этике вообще и о справедливости в частности.

— Правда, я горяч во гневе, — добавил Константин, чтобы добить его окончательно. — Могу и не сдержаться, а потом буду жалеть. — И, заметив, как радостно вспыхнули глаза у царевича, безжалостно подытожил: — Но я, скорее всего, сразу отпущу его в родные степи и даже дам провожатых, чтобы они довезли Кулькана домой в целости и сохранности.

— Зачем?!

— Чтобы удержаться от соблазна греха, — простодушно пояснил Константин.

Скорее всего, Гуюку хотелось сказать в ответ очень многое, но он вновь промолчал. Больше на эту тему они не разговаривали, зато о многом другом беседовали целыми вечерами. То Константин заводил разговор о той непредусмотрительности, с которой чингизиды направились в поход туда, где даже в случае победы ожидать богатой добычи не приходилось, то о других богатых странах, то о выгоде договора.

— Я знаю, что Бату просто воспользовался доверчивостью твоего отца, — как-то сказал Константин. — Будь на месте великого каана его старший сын, он пошел бы гораздо южнее. Там богатые города, там держит свою казну багдадский халиф. С меня нечего взять, кроме деревьев, а их есть не станешь. Зато у нас с тобой в руках великий торговый путь, а где купцы, там и серебро. Я буду поддерживать на нем порядок. Пусть это и будет данью, которую мне по силам платить тебе. Но из уважения к моим сединам я прошу не указывать в договоре слове «дань». Зачем? Разве хорошо унижать человека? Это ведь тоже грех.

Он говорил, а Гуюк кивал, и если кивок был не очень охотным, то Константин повторял сказанное, но уже другими словами, чтобы нерадивый ученик не заскучал. Если он считал нужным, то возвращался к сказанному через пару дней, вдалбливая в голову этому двоечнику, как он мысленно его окрестил, все то, что считал необходимым.

Из дальнейших событий Константин сделал вывод, что даже двадцать лет отсутствия практики не смогли до конца изничтожить его учительские навыки. «Мастерство не пропьешь!» — ликовал он в душе, когда русские послы, вернувшиеся из Каракорума, рассказывали своему государю о том радушии, с каким встретил их великий каан Гуюк.

Остальные дела шли своим чередом. Не все и не всегда получалось так гладко, как хотелось бы, но в целом вполне на уровне.

Особенно радовала Константина внешняя политика. Прочный союз Руси, Византии и Болгарии укреплялся с каждым годом, особенно после веселой свадебки, когда наследник византийского императора Феодор женился на Анастасии Константиновне.

Да у Константина и помимо них хватало союзников как на востоке, так и на западе, так что теперь за свои рубежи можно было быть спокойным. Кроме явных у Руси имелись и тайные союзники, например, император Священной римской империи Фридрих П.

Враги же умирали один за другим. Первыми в этом скорбном, а для Руси — чего греха таить — приятном списке оказались римский папа Григорий IX и датский король Вальдемар II Победитель. Старший сын последнего Эрик IV по прозвищу Плужный Грош для державы Константина не представлял ни малейшей опасности, равно как и король Швеции Эрик Шепелявый или Хромой. Люди с такими прозвищами навряд ли могли угрожать северным границам Руси.

Ратной силой Константин не помогал никому, если не считать двух дружин, направленных в столицу Византии, да и то не для войны, а для охраны императорской семьи, но странное дело — опасались его все. И не просто опасались, а — боялись. Хотя если вдуматься, то тут нет ничего странного. Пусть этот государь никого и не бьет, но кулак-то его виден всем, да какой увесистый.

Все шло успешно и внутри страны. Конечно, потери, понесенные в боях с монголами, явились тяжким ударом для Руси. Зато теперь люди могли спокойно рожать детей и растить хлеб. Любой смерд в глухом селище знал, что никто не придет на его землю с мечом и не оросит пашню его же собственной кровью. Одно это стоило дорогого.

А побоище? Да, царапинами это не назовешь — что уж тут. Но ведь на Руси как говорят: «Главное, что кости целы, а мясо — оно нарастет». К тому же вовсе без потерь жизнь не бывает. Что тут поделаешь.

Те, кто потерял кормильцев, тоже находили себе утешение. Мол, не мы одни такие. По всем беда прошлась, никого не минула. Вон и у государя нашего внук пал на поле брани, а какой молодой был — жить да жить. И… сын… тоже… погиб…