Сокол против кречета

Крепости на Яике, да и на Волге тоже, и впрямь ставились на один манер. Подойди поближе и навряд ли сумеешь опознать — какая из них перед тобой. Отличия касались только строительного материала, из которого возводились стены. К примеру, Верхний Яик спутать нельзя было ни с какой иной — черный камень, которого в тех местах было в изобилии, сильно отличал эту крепость по своему виду от всех прочих.

Внутри и вовсе все сходилось. В центре каждой первым делом возводилась здоровенная башня, брать которую надо отдельным штурмом, даже если враг сумел овладеть всей цитаделью. В нее, хотя она и имела пристройки со всех сторон, причем тоже каменные, был всего один ход со стороны большой залы.

Каждый из пяти этажей башни соединялся с другими приставными лестницами, которые можно было в случае чего легко втащить за собой и наглухо захлопнуть люк. На этажах также имелись тяжелые металлические щиты, которыми эти люки закрывались сверху, после чего сами щиты придавливались камнями, заготовленными заранее. Проникнуть в башню через окна тоже было невозможно. Сквозь узкие бойницы не протиснулся бы и ребенок. Одним словом — твердыня. К сожалению, когда монголы въезжали в Яик, никого на башне не было, включая начальника крепости, вышедшего встречать князя.

Небольшой каменный храм располагался, как и положено, входом на запад, а алтарем на восток. О существовании подземного хода, который начинался под плитами левого притвора, где сейчас стояли монголы, терпеливо ожидавшие Святозара, знали немногие, в их числе и священник Анастасий.

Князь оглянулся на Бурунчи. Тот стоял как раз на том самом месте, где доски деревянного пола можно было легко поддеть, после чего поднять за железное кольцо каменную плиту и спуститься в небольшое квадратное отверстие, уходящее под крутым углом вниз. Далее же оставалось пройти по нему до деревянной дверцы, окованной железом. Снаружи дверца маскировалась дерном, плотно выложенным поверх нее.

«Вроде бы в этом месте пол еще не тронут», — отметил Святозар и вновь повернулся к священнику.

— Так знают поганые про ход или нет? — настойчиво спросил он.

— Нет, — ответил тот и с сарказмом добавил: — Если ты сам не успел их об этом известить.

— Не веришь, стало быть, — вздохнул князь и попрекнул: — А Христос разбойнику поверил и не токмо простил, но и в рай взял.

— Тот раскаялся, — неуступчиво заявил отец Анастасий.

— Не каялся он, — возразил Святозар. — Я помню, что в писании сказано. В евангелии от Луки говорится, что один из них унял злословие другого, да еще попросил Христа помянуть его, когда он вознесется к богу. О покаянии же и речи не было. Так ты что же, отец Анастасий, неуступчивее Христа решил быть?

— Он простил разбойника, — процедил священник и подчеркнул: — Разбойника, а не Иуду. Ты же не гостей торговых на дорогах обирал, а Русь продал, а это все равно, что спасителя.

— Стало быть, не желаешь мне поверить? — сделал вывод Святозар. — Как же мне убедить тебя в том, что я не повинен?

— Не знаю, — ответил отец Анастасий. — Если бы я не видел, как ты, княже, хохотал вчера на площади, или не слыхал, что по твоему велению врата у крепости открыли, то, может, и поверил бы.

— Ну, хорошо, — согласился Святозар. — Не хочешь, и не верь. Но уж выслушать ты меня обязан.

— У любого, пусть он даже по уши в мерзостях погряз, я обязан принять исповедь, — неохотно подтвердил священник.

— Не исповедь, — поправил его Святозар. — Тут дело поважнее. Коли мне веры нет — подсоби рубежникам, что в полон попали. Есть такие?

— Есть, — кивнул отец Анастасий. — С полсотни захвачено, не менее. Зрел я, яко их ныне поутру из подвала выводили, дабы они трупы прибрали.

— И пушкари среди них имеются? — в тон ему продолжил князь.

— А тебе на что такое знать надобно? — вновь насторожился священник, с прежней опаской взирая на Святозара.

— Мне ни на что, — пожал тот плечами. — А вот темнику Бурунчи они ой как надобны. В Оренбурге у них ничего не вышло — уж больно мало людишек в полон взяли. К тому же среди пушкарей Гайран оказался. Так вот он и себя взорвал, и всех тех, кои у Бату камнеметами ведали. Хан их к пушкарю огненному бою учиться приставил, а Гайран всех разом и порешил.

— Я помолюсь за него, — перекрестился священник. — Как его имечко-то?

— Так Гайран же, — опешил Святозар.

— То прозвище, — наставительно заметил отец Анастасий. — Вороном птицу кличут, а у человека христианское имя должно быть, при крещении ему даденое.

— А я и не знал его, — горько усмехнулся князь. — Гайран и Гайран.

— Ну и ладно, — махнул рукой священник. — Нешто господь и так не поймет, что пред ним праведная душа предстала.

— А как же самоубивство? — озадаченно спросил Святозар. — Разве то не тяжкий грех?

— Смотря во имя чего, — немного поразмыслив, откликнулся отец Анастасий. — Да и не было его. Он же не себя помышлял изничтожить, когда фитиль запаливал, а ворогов. Предложи ему кто, чтоб они погибли, а он живой остался, — нешто не согласился бы?

— Думаю, да.

— То-то. Значит, не убивал он себя сознательно. И потом, слыхал ли ты о жертве искупительной, коей все прошлые грехи смываются?