— Слыхал, но об этом после, отче, — торопливо произнес Святозар, косясь на противоположный угол, где темник понемногу начал выказывать нетерпение. — Допрежь того меня выслушай, отец Анастасий. Мыслю я бежать отсюда, но не один, а со всеми. Потому тебе надо сделать так. Когда нехристи уйдут, ты ход открой и залезь туда. Токмо лучину запали, а то нишу не сыщешь. Она слева должна быть, шагов через полета, не боле. В ней три ножа. Возьми тот, у коего из деревянной рукояти железо торчит. В одном из кирпичей отверстие имеется. Сунь туда эту рукоять, только чтобы лезвие назад, к церкви глядело. Сунь и поверни. Пред тобой должно потайное место открыться. Оно небольшое, но все, что нужно, там имеется — и арбалеты, и сабли, и луки. На десяток человек хватит. Но ты их не бери — все равно незаметно пронести не сумеешь. А вот ножи прихвати. Я с Бурунчи поговорю, и он тебя завтра пустит к нашим раненым. Ну, там, для отпущения грехов и всякого прочего. Ты переговори с ними, чтоб верили мне. Я тоже в это время постараюсь быть рядом, чтобы отвлечь монголов. Пусть темник больше на меня любуется, чем на тебя. Сумеешь ты с ними неприметно перемолвиться, не забоишься?
Озадаченный священник пристально смотрел на взволнованного князя и молчал, не говоря ни слова в ответ.
— Значит, сумеешь, — кивнул Святозар. — Потом я сам к тебе явлюсь — мне ножи и передашь. Да, кроме них захвати еще звездочек, токмо поостерегись, чтоб не порезаться. Они маленькие такие, вострые, ты их сразу признаешь. Все ли понял, отче? — вновь спросил Святозар.
Отец Анастасий вытер со лба неожиданно выступившую испарину и хрипло прошептал севшим голосом:
— Не пойму я тебя. То ли и впрямь душа твоя неповинна в тяжком грехе, то ли ты раскаялся и искупить его пытаешься, души христианские спасая, то ли, обуянный сатаною, и остатних погубить возжелал. Камо грядеши, княже?! В геенну огненну, али очиститься решил?
— Пусть они без меня не начинают, — не ответив, продолжал шептать Святозар, косясь на темника. — Я сам им скажу, как и что надо делать. Тут еще бра-танич мой должон быть, Николай Святославич. Им его тоже надо с собой взять.
— А выйдем когда — что далее?
— Отче, в святом писании сказано: «Довлеет дне-ви злоба его»[110]
? Вам всем еще дожить до этого надо. Тогда и думать станете, что да как.— Нам? — не понял священник. — А ты что же? Не пойдешь со всеми?
Святозар гордо вскинул голову и произнес:
— Я русич, отче. Когда выберетесь отсель, то, надеюсь, услышите обо мне.
— Кто же поведает нам о тебе в степи пустынной? — в страхе перекрестился священник, решив, что князь повредился рассудком.
Но лик Святозара ничем не напоминал лицо безумца, напротив, чуть ли не светился.
— Небо, — ответил он загадочно. — Небо и глас с него.
Глава 17
Смертию смерть поправ
Однако все пошло не совсем так, как задумал Святозар. Трудности начались с братанича. Бурунчи долго упирался, никак не желая допустить посещения князем своего племянника. Вконец озлившийся Святозар заявил, что пусть темник тоже не ждет от него помощи, если он не собирается уступить даже в эдакой малости. Пришлось Бурунчи сознаться, что Николай Святославич занедужил пуще прежнего и сейчас находится без сознания.
— Лекари от него который день не отходят, — пожал плечами темник. — Поделать же ничего не могут. Иди, если хочешь, но завтра…
Святозар видел всякое, но никогда ему не было так больно, как при посещении умирающего братанича. Бурунчи не солгал — возле постели, на которой лежал Николай, суетились сразу три лекаря, но запах омертвевшей плоти, ударивший князю в нос на самом входе, сразу сказал ему обо всем.
— Огневица[111]
, — прошептал Святозар, глядя на безжизненное лицо юноши и еле сдерживая рвотный позыв.Трое китайцев о чем-то тихо переговаривались на своем загадочном языке, совершенно не обращая внимания на вошедшего человека.
— Он сможет выжить? — спросил Святозар.
Один из лекарей поднял голову и вопросительно уставился на князя. Тот повторил свой вопрос. Китаец наконец понял и вместо ответа откинул одеяло, обнажая тело Николая. Святозару хватило одного взгляда, чтобы понять — обречен. Страшная краснота на левой ноге племянника доползла чуть ли не до паха, а от колена и ниже и вовсе почернела.