Соколиная охота

В свое время Раймон недооценил своего младшего брата. Гарольд оказался не так глуп, как он предполагал. За эти пятнадцать лет младший из Рюэргов вознесся так высоко, что имел все основания посматривать на старшего брата сверху вниз. И далеко не последнюю роль в его возвышении сыграла женитьба на Хирменгарде, вдове графа Гонселина Анжерского и старшей дочери коннетабля Виллельма. Этому браку не помешали даже весьма непристойные слухи, которые словно шлейф тянулись за новобрачной. Взять хотя бы ее старшего сына Олегаста, который ныне по милости короля Карла именуется графом Анжерским. И это притом, что только слепой не видит в нем сына ярла Драгутина, ибо Олегаст Анжерский как две капли воды похож на наглого варяга, многим в Париже и Нейстрии намозолившего глаза. Именно Хирменгарда родила эту самую Ефанду, которая ныне стала головной болью Раймона.

– Граф Эд уже покинул Лимож? – спросил Раймон у центенария Гуго, застывшего у стола в почтительной позе.

– Пока нет, сеньор.

– Пошли кого-нибудь за ним. Скажи, что я хочу его видеть.

Центенария Гуго граф Лиможский унаследовал от Бернарда Септиманского. После казни несчастного графа, потрясшей как Нейстрию, так и Аквитанию, Гуго сам напросился на службу к Рюэргу, и Раймон ни разу не пожалел, что пригрел старого интригана. Центенарий прошел хорошую школу при Бернарде Септиманском и без труда распутывал самые сложные петли, которыми многочисленные враги пытались удушить графа Лиможского.

Граф Орлеанский приезжал в Лимож неспроста. Хитроумному Эду нужен был еще один союзник в противоборстве с королем Карлом и королевой Тинбергой. Эта дамочка ловко попользовалась любвеобильным графом, но потом, когда нужда в нем отпала, выставила его за дверь, заменив более молодым и покладистым любовником. Над самолюбивым графом Орлеанским смеялись жители не только Нейстрии, но и Франкии и Аквитании. Немудрено, что граф Эд затаил злобу и на свою коварную любовницу, и на короля Карла, которого в данном случае вряд ли можно было хоть в чем-то обвинить.

Однако, по мнению сеньоров, король слишком многое позволял своей супруге, которую, между прочим, не без оснований обвиняли не только в супружеской неверности, но и в измене христианской вере и даже в участии в языческих мистериях. Впрочем, многие, и в их числе граф Лиможский, полагали, что именно это обстоятельство и сделало Тинбергу столь популярной среди простонародья, что с ней вынужден был считаться и король Карл.

– Ты изменил свое решение, граф Раймон? – спросил Эд Орлеанский, присаживаясь к столу напротив гостеприимного хозяина.

– Скажем так, изменились обстоятельства, – вздохнул Раймон. – Ты же слышал, что ярл Воислав захватил Фрисландию, а дурак Лотарь не нашел ничего лучше, как назначить его маркграфом Ютландским.

– Не такое уж глупое решение, – покачал головой граф Орлеанский. – Особенно если учесть, с кем ему приходится иметь дело.

– Пожалуй, – нехотя согласился Раймон. – Воислав Рерик ограбил более десятка богатейших арабских городов, и ему хватит золота, чтобы набрать целую армию.

– Так ты считаешь, что участь Лотарингии решена?

– Этому человеку нужна не Лотарингия, а империя. Ты, конечно, слышал о пророчестве грека Константина?

– В нем, кажется, речь шла о третьем Риме? – наморщил лоб Орлеанский. – Но ведь еще стоит первый Рим!

– Скажем так, едва стоит, – криво усмехнулся граф Лиможский. – Еще одно нападение арабов, и о Вечном городе можно будет забыть. К тому же пророчество Константина можно трактовать по-разному. Первой была империя Меровингов, второй – империя Каролингов, так почему бы не возникнуть империи Рериков-Рюэргов.

– Я что-то не пойму тебя сегодня, Раймон, – рассердился Орлеанский. – Ты что, предлагаешь мне стать вассалом императора Воислава Рерика?

Все-таки благородный Эд здорово постарел за эти годы. От былой красоты не осталось и следа. Немудрено, что разборчивая Тинберга выставила его из своей спальни. К сожалению, поблекла не только красота графа, но и его разум.

– Я что, похож на идиота, Эд?

– Но ведь ты сказал об империи Рериков-Рюэргов?

– Это не я сказал, граф, а грек Константин. После принятия королем Хлодвигом христианства царственный род Меровингов распался на христианскую и языческую ветви, после чего всю Европу охватила смута. И только снова соединив обе эти ветви, мы наконец обретем утерянное благолепие.

– И что будет венчать это единение и благолепие – крест или руны?

– В этом-то и весь вопрос, благородный Эд, – криво усмехнулся Раймон. – Константин считал, что это будет крест, а монсеньор Николай полагает, что руны. Пятнадцать лет назад я дал слово хазарскому беку Карочею, что роза Рюэргов никогда не будет принадлежать Рерикам, и сегодня мне напомнили об этой клятве.

– Но ведь у тебя нет дочери, Раймон.

– Зато она есть у Гарольда.

– Так ты имеешь в виду Ефанду?! – сообразил наконец Орлеанский.

– Ты сегодня удивительно догадлив, благородный Эд, – ехидно заметил Раймон.