Соколиная охота

– Я буду рад тебе, граф Раймон, даже если ты придешь ко мне пешком, – улыбнулся Людовик. – А на Олега я наложу штраф, чтобы впредь он с большим уважением относился к жеребцам влиятельных сеньоров.

– Я готов заплатить хоть тысячу солидов, Людо, но от своего мнения не откажусь, – упрямо тряхнул рыжеватыми кудрями Олегаст. – Конь плох, чего нельзя, разумеется, сказать о его хозяине. Поздравляю тебя с победой над баварцами, граф Раймон. Триумфатор битвы при Даксе может ездить даже на осле, и это нисколько не умалит его бесспорных достоинств.

Граф Олегаст Анжерский рос язвой. Таким же насмешливым и язвительным был и его отец боготур Драгутин, не к ночи будь помянут. Хорошо еще, что этих юнцов окрестили и тем, возможно, спасли от ада, в который мостили им дорогу их отцы-язычники и беспутные матери.

– Как поживает твоя матушка, граф Олегаст? – вежливо спросил гость.

– Благородная Хирменгарда здорова, граф Раймон.

– А твой отчим?

– Благородный Гарольд был ранен под Нантом, но, думаю, через неделю-другую он уже вновь сядет в седло.

Ранение Гарольда оказалось новостью для Раймона. Впрочем, в данном случае это скорее к лучшему. Графу Лиможскому оставалось пожалеть только о том, что меч неизвестного нурмана оказался короче, чем ему хотелось бы. Смерть Гарольда на поле брани облегчила бы благородным сеньорам решение многих проблем.

– Я навещу тебя перед отъездом, герцог, – сказал на прощание Раймон.

– Так ты уезжаешь? – нахмурился Людовик.

– Через три дня, максимум через неделю. Слишком много дел в Аквитании. Всего хорошего, сеньоры.

Все, что ему нужно было узнать в королевском замке, Раймон узнал, а потому визит можно было считать успешным. Осталось только поторопить других участников заговора, которые своей медлительностью могли накликать большую беду.

Эд Орлеанский был согласен с графом Лиможским, но стареющий Адалард Парижский сомневался и косил покрасневшими глазами на Роберта Турского. В сущности, графу Адаларду незачем было ввязываться в этот мятеж. Годами он уже перевалил на седьмой десяток, сыновья его умерли еще в младенчестве, а бить слабеющие ноги ради дорогих зятьев, Роберта Турского и Руальда Неверского, – благодарю покорно. И если бы не железная воля епископа Венелона, то этот разговор сеньоров, злобствующих на верховную власть, закончился бы ничем.

Венелон был дальним родственником епископа Эброина, убитого в королевском замке викингами пятнадцать лет назад. Но дело было, конечно, не столько в кровном, сколько в духовном родстве. Несколько раз он пытался убедить Карла отправить Тинбергу в монастырь. Король почему-то медлил с решением давно уже перезревшей проблемы, хотя всем было известно, что он терпеть не мог Тинбергу и души не чаял в прекрасной Володраде. Конечно, развод короля – дело не простое. Но ведь Венелон действовал не только от своего имени, но и от имени монсеньора Николая, который брался исхлопотать для Карла согласие папы Григория. Тем не менее, несмотря на все усилия епископа из Санса, королева Тинберга оставалась законной супругой одного из самых могущественных владык ойкумены. Более того, ее старший сын, рожденный от залетного оборотня, неожиданно для всех сеньоров получил в управление принципат Нейстрию, жемчужину владений, доставшихся Карлу от отца-императора, и это практически снимало все разговоры о будущем наследнике.

– Кто-нибудь может мне объяснить, чем его опоила эта ведьма? – вскипел Венелон, сухой, подвижный, невысокого роста человек с горящими, как у кота, почти желтыми глазами.

– Все дело в душе, – негромко отозвался со своего места Эд Орлеанский.

Разговор этот происходил в замке Вик, принадлежащем Адаларду Парижскому, с которым у многих присутствующих здесь сеньоров были связаны неприятные воспоминания. Особенно неприятными они были для Раймона Рюэрга, только чудом не потерявшего в ту ночь жизнь сначала возле этого замка, а потом на мостовой Парижа, залитой кровью. От мечей викингов его спасла добродетельная супруга капитана Труана, с которой Раймон с тех пор вот уже на протяжении пятнадцати лет поддерживал самые добрые отношения.

– А при чем здесь душа? – удивился Венелон. – И о чьей душе речь?

– Карл Лысый отдал свою душу в залог Великой Матери, а Тинберга выступила поручительницей. Она сама мне в этом призналась в одну из наших греховных ночей.

– Ты в своем уме, граф Эд? – удивился Венелон.

– Разумеется, монсеньор, – криво усмехнулся Орлеанский. – У Карла не было другого выхода. Либо сделка с языческой богиней, либо скорая смерть. Он выбрал первое, и я его за это не осуждаю. Самое скверное, что эта ведьма не только принудила его пройти довольно унизительный обряд, но и заставила закрепить договор на бумаге. Этот документ, как и произнесенная Карлом клятва, и стал гарантией благополучия Тинберги и ее сына Людовика.

– Почему же ты так долго молчал, граф Эд? – возмутился Венелон.

– У меня не было причин для ссоры ни с Тинбергой, ни с Карлом, – спокойно отозвался граф Орлеанский.

– Никто не вправе распоряжаться нашей душой, кроме Господа, – вскричал епископ Венелон.