Соколиная семья

Пытаюсь выпустить шасси, но, кажется, перебита воздушная система. Солдатик на левой плоскости показался полностью, а на правой нет солдатика. Земля приближается. Необходимо принять все меры, чтобы спасти самолет. Срываю шасси с замка красным аварийным рычагом. Но и это не помогает: в аварийной системе не хватило воздуха.

Выход один - посадка на одно колесо. Не обращая внимания на безвольно повисшую правую стойку шасси, как можно ниже подвожу самолет к земле. Медленно гаснет скорость. Вот уже машина несется над выгоревшей травой. Плавное приземление, и як бежит ровно по заданному направлению. С потерей скорости он постепенно опускается на правое крыло, разворачивается и, опираясь на правую плоскость, останавливается. Мотор давно уже не работал: я выключил его после уточнения расчета на посадку. Отстегнув привязные ремни, вылезаю из кабины. Осматриваю машину. Кажется, ничего я серьезного. Техник звена Алексей Погодин и механик Юрий Терентьев восстановят, они большие умельцы.

К самолету подъехала санитарная машина. Медицинские работники осмотрели меня. Из-под шлема струилась кровь. Мне сделали противостолбнячный укол. Потом остригли и... вытащили из раны небольшой болт с гайкой. Вероятно, он был перебит эрликоновским снарядом с Ме-109 и, рикошетируя, ударил меня по голове.

В Семеновке полковой врач Георгий Исламович Цоцория, невысокий крепыш, заботливый товарищ и друг летчиков, еще раз осмотрел рану, забинтовал голову и, удивленно разведя руками, сказал:

- Не кости, а броня. Фашистская сталь не берет. Ну и ну! Хоть сейчас в полет.

- Можно?! - обрадовался я.

- Я тебе такое можно пропишу, что быстро где-нибудь на Урале или в Ташкенте окажешься. Герой...

Я знал, что доктор шутит: о тыловом госпитале не могло быть и речи. Но мне действительно очень хотелось, если не сейчас же, то хотя бы после ремонта самолета, снова идти с друзьями на боевое задание. А не пойти ли к майору Мельникову? - подумал я. - Может быть, он разрешит лететь? Какой-нибудь да найдется самолет...

Командир полка, возвратившийся со своей группой с задания, посмотрел на мою повязку и предложил:

- А ну, надень шлемофон.

Шлемофон не налезал на голову.

- Вот видишь, - улыбнулся Евгений Петрович, - не моя вина, что придется тебе отдохнуть денька три-четыре.

Пришлось смириться. Первые два дня, как мог, помогал механику Терентьеву и технику Погодину восстанавливать пострадавший в бою як. Потом, когда машина была готова, от безделья не знал, куда себя девать. Слушать радио и читать газеты надоело. Общая обстановка характеризовалась тремя-четырьмя фразами: Наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и северо-восточнее Туапсе. На других фронтах никаких изменений не произошло. То же было и на следующий день. А детали боев под Сталинградом я и так знал - по собственному опыту, а теперь из рассказов однополчан.

Порадовало сообщение Совинформбюро вечером 21 ноября. В нем было сказано, что наши войска начали наступление с северо-запада и с юга Сталинграда. За три дня враг отброшен на 60 - 70 километров. Это здорово, черт возьми! Значит, города Калач, Абганерово и станция Кривомузгинская наши! Значит, утром того дня, когда я слышал мощную артиллерийскую канонаду, и началось наступление. Значит, тот день, когда меня ранило, был очень жарким днем не только в воздухе, но и на земле, и я могу считать себя участником прорыва немецко-фашистской обороны.

В заключение передачи говорилось о трофеях и войсках, отличившихся в наступлении.

Теперь пойдет, - ликовала во мне каждая кровинка, - пойдет!

Обиды на старшего лейтенанта Балюка как не бывало. Сначала подумалось нехорошее. Неужели Иван Федорович струсил? Неужели, спасаясь от преследующего мессера, бросил меня, оставил незащищенным хвост моей машины? Побоялся сам быть убитым? А как же чувство войскового товарищества? А как же закон боевого братства? Наплевал? Забыл?.. Потом эти страшные обвинения уступили место трезвым, реальным рассуждениям, основанным на многократно проверенных фактах. Каким ты, Яков, знаешь Ивана Федоровича Балюка? Чудесным парнем, смелым воздушным бойцом, талантливым командиром. Благодаря личной храбрости в боях, высокому летно-тактическому искусству вырос от рядового командира экипажа до руководителя эскадрильи. Лично и в групповых воздушных схватках уничтожил более десятка вражеских самолетов. Как же ты мог подумать плохо об этом человеке? Слава о нем гремит по всей дивизии. Не тебе ли вместе с ним приходилось летать в пекло, и он, рискуя собственной жизнью, прикрывал тебя от вражеского огня? Да, так было. Было и так, что во всей дивизии оставалось всего шесть самолетов, и полковник Утин тебе и Ивану Балюку говорил: На вас, ребята, последняя надежда... Говорил со слезами на глазах, потому что, если бы мы не оправдали этой надежды, не было бы утинской дивизии.