Соколиная семья

Командир полка уехал в штаб дивизии, оставив за себя начальника штаба Антона Васильевича Верещагина. Перед постановкой боевой задачи на день подполковник Верещагин кратко объяснил летчикам сложившуюся обстановку.

— Вы знаете, — сказал он, — что войска Донского и правого крыла Сталинградского фронтов с 4 декабря развернули наступление против немецко-фашистских частей и соединений, окруженных под Сталинградом. Но ввиду неблагоприятного соотношения сил активные действия прекращены. Вероятно, высшее командование решило более тщательно подготовить операцию, усилить резервы, подтянуть тылы и наладить материально-техническое обеспечение войск.

Кто-то сожалеюще вздохнул. А. В. Верещагин на несколько секунд умолк, будто собираясь с мыслями, затем продолжил:

— Это не значит, однако, что бои утихли повсеместно, во всем междуречье от Дона до Волги. Нет. Борьба идет. Напряженная борьба. Вы сегодня убедитесь в этом, пролетая над полем боя. А теперь выслушайте задачу на день. — И подполковник с присущей ему четкостью и деловитостью перечислил задания каждой эскадрилье.

Старшему лейтенанту И. Ф. Балюку и мне было приказано вылететь на воздушную разведку, отыскать и отметить на карте скопления неприятельских войск. Посылали именно нас потому, что мы уже имели некоторый опыт разведки, могли заметить малейшие изменения в наземной обстановке.

…Высота тысяча триста метров. Кое-где еще стоит туман, попадаются пленки облачности, но в основном земля открыта. Линию фронта определить трудно: пространство, насколько хватает глаз, почти сплошь в разрывах снарядов. Внизу идет гигантская артиллерийская дуэль. Да, прав был начальник штаба полка: борьба идет напряженная.

В нас никто не стреляет. Видимо, враг не ожидал появления советских самолетов в такую рань.

Тщательно просматриваем дороги во всех направлениях, балки, складки местности. Подходим к знаменитому аэродрому Большая Рассошка. Здесь сосредоточено немало транспортных самолетов, доставляющих из тыла горючее для танков. Мне приходит в голову мысль проверить, как у немцев организовано несение боевого дежурства и отличается ли оно чем-нибудь от нашего. Ведь с боевыми дежурствами связана добрая половина деятельности летчика-истребителя. А я к фашистским истребителям имел особый счет…

Никогда не забыть мне гибели Виктора Ефтеева под Москвой. Он не имел возможности помериться с врагом силой, умением, мастерством пилотирования в равных условиях. Фашист бил тогда по сути дела лежачего. Что ж, око за око, зуб за зуб, смерть за смерть!

На окраине аэродрома поднялся вихрь снежной пыли. Это, видимо, запустил мотор дежурный истребитель. Даю знак ведущему: прикрой, мол, в случае чего. Разворачиваюсь в сторону снежного вихря. Так и есть: два Ме-109. Один уже выруливает, пилот второго, впопыхах наверное, никак не может запустить мотор. Внутри у меня все задрожало от ненависти. Атаковать? Но ведь наша задача разведка. Отвлекаться нельзя. С другой стороны, фашистские самолеты хотят подняться именно для того, чтобы вступить с нами в бой. Так или иначе, от схватки не уйти, придется отвлечься от разведки. Да и вовсе не известно, чем она кончится, когда мессерам будет предоставлена полная свобода маневра. Если уж бить, так только на взлете. Бить, как били они по Ефтееву и по мне.

Пока я мысленно рассуждал, мой як настолько сблизился с идущим на взлет Ме-109, что пришлось почти пикировать для захвата вражеской машины в прицел. Проверяю еще раз — все ли готово к открытию огня. Даю ручку управления чуть от себя. Месс отрывается от земли и начинает переходить в угол набора. Жму на гашетки. Свинцовая очередь врезается в кабину врага и прошивает вдоль весь фюзеляж. Мессершмитт дергается, будто в судороге, и идет вниз.

Вывожу як из пикирования. На земле пылает огромный костер, выбрасывающий клубы черного дыма. Закончив разворот, я не стал искать своего ведущего, ибо уверен в нем, как в себе. И хотя вокруг густо рвутся зенитные снаряды, немедленно атакую второго мессера, идущего на взлет. Снежный смерч поднимается к небу. Но это не мешает видеть вражескую машину. Она рассекает снежное поле, словно глиссер речную гладь. Дистанция сокращается с каждой секундой: пикирую на полном газу. Даю короткую очередь — и вверх. Фашистский самолет, ковыляя, выкатывается за пределы аэродрома, разворачивается влево и становится на нос. Капут, фриц? Капут!

Балюк, спокойно барражировавший неподалеку, дает знать, что пора уходить. Я оглядываюсь на клубы дыма позади, на стоящий торчком мессер. Очень хочется вернуться, зайти вдоль стоянки и изрешетить, исковеркать все, что там осталось, погонять по открытому полю гитлеровцев, как гоняли меня прошлой зимой. Но впереди более важное дело — разведка.

Передо мной всплывает образ погибшего друга. У него задумчивое лицо, такое, каким оно было, когда мы пели Землянку. Если бы Виктор Ефтеев мог видеть вот эту расправу над врагом на его собственном аэродроме! Этих минут я ждал долго, почти целый год. И все-таки дождался. Я отомстил за тебя, Витя!