Соколиная семья

Шлемофон не налезал на голову.

— Вот видишь, — улыбнулся Евгений Петрович, — не моя вина, что придется тебе отдохнуть денька три-четыре.

Пришлось смириться. Первые два дня, как мог, помогал механику Терентьеву и технику Погодину восстанавливать пострадавший в бою як. Потом, когда машина была готова, от безделья не знал, куда себя девать. Слушать радио и читать газеты надоело. Общая обстановка характеризовалась тремя-четырьмя фразами: Наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и северо-восточнее Туапсе. На других фронтах никаких изменений не произошло. То же было и на следующий день. А детали боев под Сталинградом я и так знал — по собственному опыту, а теперь из рассказов однополчан.

Порадовало сообщение Совинформбюро вечером 21 ноября. В нем было сказано, что наши войска начали наступление с северо-запада и с юга Сталинграда. За три дня враг отброшен на 60–70 километров. Это здорово, черт возьми! Значит, города Калач, Абганерово и станция Кривомузгинская наши! Значит, утром того дня, когда я слышал мощную артиллерийскую канонаду, и началось наступление. Значит, тот день, когда меня ранило, был очень жарким днем не только в воздухе, но и на земле, и я могу считать себя участником прорыва немецко-фашистской обороны.

В заключение передачи говорилось о трофеях и войсках, отличившихся в наступлении.

Теперь пойдет, — ликовала во мне каждая кровинка, — пойдет!

Обиды на старшего лейтенанта Балюка как не бывало. Сначала подумалось нехорошее. Неужели Иван Федорович струсил? Неужели, спасаясь от преследующего мессера, бросил меня, оставил незащищенным хвост моей машины? Побоялся сам быть убитым? А как же чувство войскового товарищества? А как же закон боевого братства? Наплевал? Забыл?.. Потом эти страшные обвинения уступили место трезвым, реальным рассуждениям, основанным на многократно проверенных фактах. Каким ты, Яков, знаешь Ивана Федоровича Балюка? Чудесным парнем, смелым воздушным бойцом, талантливым командиром. Благодаря личной храбрости в боях, высокому летно-тактическому искусству вырос от рядового командира экипажа до руководителя эскадрильи. Лично и в групповых воздушных схватках уничтожил более десятка вражеских самолетов. Как же ты мог подумать плохо об этом человеке? Слава о нем гремит по всей дивизии. Не тебе ли вместе с ним приходилось летать в пекло, и он, рискуя собственной жизнью, прикрывал тебя от вражеского огня? Да, так было. Было и так, что во всей дивизии оставалось всего шесть самолетов, и полковник Утин тебе и Ивану Балюку говорил: На вас, ребята, последняя надежда… Говорил со слезами на глазах, потому что, если бы мы не оправдали этой надежды, не было бы утинской дивизии.

Нет, комэск просто не рассчитал одного движения. А в таком сумасшедшем бою, какой был 19 ноября, небо кишело самолетами. Тогда в одно мгновение выпускались сотни огненных трасс, тысячи снарядов и пуль. За что же осуждать Балюка? Он чувствовал, что виноват передо мной, и был чрезвычайно удручен своим промахом, переживал не меньше меня. Прости, Иван Федорович, что нехорошо подумал о тебе. Ты и сейчас, когда я слоняюсь по стоянке без дела, бьешь гитлеровцев, отстреливаешься от кого-то и кого-то из своих защищаешь…

— Не лежится, товарищ командир? — спросил меня механик Юрий Терентьев.

— Что-то наших долго нет. Давно ушли на задание. Пора бы возвращаться, уклончиво ответил я ему.

Терентьев понял. Он и сам, как все техники и механики, волновался. Самолеты должны уже вернуться, а их все не было.

Обойдя несколько раз вокруг землянок, командного пункта и стоянки машин, я невольно побрел на старт. Там, на снежном поле с воткнутыми небольшими ветками по обочине, виднелась взлетно-посадочная полоса. Возле полотнищ, изображающих букву Т, кто-то стоял. Это оказался полненький, еще совсем молодой, румянощекий лейтенант в белом полушубке. Возле его ног лежала небольшая сумка защитного цвета с красным крестом на боку. Я и раньше видел этого лейтенанта, он всегда стоял здесь, около посадочного знака.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант, — поздоровался я.

Паренек четко вскинул руку к шапке и, мило улыбнувшись, ответил на приветствие. Это была девушка, Маша. Спустя несколько минут к нам подошел командир полка.

Подозрительно посмотрев на меня, Мельников спросил, что я тут делаю.

— Ребят ожидаю, товарищ майор.

— Ну, если ребят, — засмеялся Евгений Петрович, — то еще куда ни шло… А ты, Машенька, не озябла? — спросил он.

— Нет, товарищ командир.

Почувствовав, что я тут третий лишний, поплелся на стоянку. Любви все звания покорны… Но иронизировал я напрасно. Евгений Петрович и Маша были просто друзьями. Хорошими друзьями.