Гаврилыч, сбрасывая на бегу телогрейку, кинулся в ледяную воду, охнул и поплыл по-собачьи. Доплыв до утки, он ухватил ее зубами за крыло и повернул назад.
Сабуров ждал его с полным стаканом огненной иноземной водки с русским названием.
– Уважаю за это, Гаврилыч! Пей, старик! – Сабуров взял утку и протянул стакан.
Гаврилыч, трясясь и размазывая утиную кровь, присосался к водке. Потом, всхлипнув, пошел к костру.
… Володька проснулся от холода и чувства какого-то страшного омерзения. Что это было?
Луна бледно проглядывала сквозь легкую морозистую дымку. У тлеющих углей кострища разметался на лапнике Сабуров, рядом с ним клубком свернулся Гаврилыч. Из-под старой кроличьей шапки виднелось его острое большое ухо.
Володька тяжело сел и чуть не застонал от навалившегося тоскливого стыда, невозвратности того, что уже было. Шустов подошел к лодке. Она была на плаву. Вода поднялась почти до кострища, плескалась с другой стороны луговины, отделяя стоянку от высокого коренного берега. Луговина стала небольшим островом.