Соколы Троцкого

В то время Розенгольц был чуть старше пятидесяти лет – широкоплечий красивый еврей, с массивной челюстью и железной волей. Я был знаком с его дочерью от первого брака, девушкой, которая внешностью и характером во многом походила на отца. Случилось так, что мы встретились в санатории в Гагре в 1935 году, где она остановилась по пути на виллу друга своего отца Лакобы. В тот вечер мы танцевали с ней на веранде санатория, и мне показалась она очень напряженной и неестественно веселой. Позже мне рассказали, что у нее были сложности в семейной жизни. Через два дня пришло сообщение, что она застрелилась.

Ее отец вел отшельническую жизнь в правительственном доме недалеко от Кремля, посвящая все свои вечера работе. Он был сильным руководителем и прирожденным бюрократом, умевшим употреблять власть, и в тот период, когда я знал его, он был безоговорочно предан Сталину. Однако он знал Троцкого и в 1923—1928 годах принадлежал к оппозиции, пока она имела шансы на успех. С тех пор он служил Сталину пунктуально, без малейших сомнений и колебаний.

Не так давно он женился на молодой женщине, которая работала в его аппарате, веселой, рыжеволосой, с весьма поверхностным образованием, воспитанной в религиозной семье. Напуганная накатывающимся валом репрессий, она дала ему ладанку-талисман, который был найден у него при аресте и фигурировал на третьем московском процессе. То, что было знаком внимания и беспокойства напуганной и дезориентированной женщины, стало объектом насмешек сталинских прокуроров.

Его последними словами на процессе, после того как он сам заклеймил себя как гнусного предателя, были: «Да здравствует Сталин!» На следующий день его расстреляли.

33. «ЖИЗНЬ СТАЛА ВЕСЕЛЕЙ, ТОВАРИЩИ»

За три года, которые я проработал в Москве, произошли самые важные изменения в политике Сталина с момента его прихода к власти. Именно в 1933—1935 годах была определена судьба Советского государства и в значительной степени современная европейская история, хотя мы тогда об этом не подозревали. Эти перемены не были поняты ни иностранными корреспондентами, ни заезжими литераторами. Они просто не могли быть поняты людьми, находившимися за пределами узкого круга руководителей большевистской партии. Поэтому я хочу посвятить отдельную главу этим изменениям и тому влиянию, которое они оказали на взгляды и чувства.

Давайте вернемся в 1933 год.

Лишь ценой больших усилий Сталину удавалось преодолеть последствия голода 1931—1932 годов, который последовал за принудительной коллективизацией. Во время этого голода Сталин понял, что это напрямую затрагивало вопрос о его лидерстве. Еще один неурожай может означать для него катастрофу. Весной 1933 года вся энергия партии была направлена на весенний сев. На село были направлены тысячи коммунистов. ОГПУ неустанно трудилось над выявлением неверящих и недовольных. Нервы у всех были напряжены до предела, но кампания увенчалась успехом.

К лету стали поступать сообщения о хороших видах на урожай, и напряжение в партии спало. Многие сомневавшиеся начали думать, что, несмотря на авторитарные методы Сталина, – а может быть, и благодаря им, – страна в конце концов преодолеет трудности. Я сам с надеждой следил за улучшением экономического положения. Как и ожидалось, первые признаки улучшения жизни стали заметны сначала в Москве: в магазинах постепенно стали появляться давно забытые деликатесы, стало легче купить одежду, хотя, разумеется, от этого выигрывали в первую очередь те, у кого был полный кошелек.

Настроения в партии уже давно не были такими оптимистичными. Мы надеялись, что успехи в области экономики позволят ослабить партийный режим, положить конец репрессиям. Нам хотелось единства в партии и мира в стране. Этого требовала и международная обстановка, и внутреннее положение. Вместо пролетарской революции в Германии, которая предсказывалась советскими лидерами, к власти пришли нацисты. Германия вооружалась без каких-либо помех со стороны Англии и Франции, и было похоже, что свое оружие она может обратить против нас. Советский народ должен быть готов к войне, – говорилось все чаще с трибун. Но для этого нужны были не только слова. Для этого требовалось примирение как внутри самой партии, так и партии с народом. Такая линия способствовала бы росту производства, укреплению морали и росту авторитета власти в стране. Это также облегчило бы нам сближение с демократическими странами на основе политики «коллективной безопасности», провозглашенной Литвиновым.

Эта линия постепенно стала реализовываться. Многие большевики, ранее исключенные из партии за оппозиционные взгляды, были восстановлены в членстве. Тысячи из них вернулись на производство. Нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе, к примеру, даже назначил некоторых из них на ключевые посты в наркомате.