Сократ

Сократ давно чувствовал, как Платон прямо-таки заглатывает его. Почти с болью ощутил он это и сегодня. И, глядя теперь на него своими выпуклыми глазами, Сократ задумался о себе самом.

На суде это было впервые, теперь появилось во второй раз: чувствую себя слабым и старым. И вот передо мной Платон. Молодой, жадный к познанию, готовящийся сдвинуть мир с мертвой точки. Сократ вспомнил неприязнь, а может быть, и пренебрежение Платона к Ксенофонту, Антисфену и Симону. Сократ задавал себе беспощадные вопросы.

Право, Платон ни в чем не уступает этим моим ученикам, и нет у него оснований для ревности. Но нет у него с ними и общего языка, и он дает им это почувствовать. Но если нет у него с ними взаимопонимания – хорошо ли он понимает меня?

Внезапно в глазах у него стало темно – темнее, чем в камере. Он перестал задавать себе вопросы. Знал: за то время, что ему осталось жить, ответа он уже не найдет.

Платон, заметив, что глаза Сократа слегка потускнели, сказал с одушевлением:

– Как я благодарен тебе, мой Сократ, что ты научил меня заниматься человеком! Так пристально, чуть ли не навязчиво, – до тебя никто этого не делал. – Плавным движением руки он повел в сторону Акрополя. – Ты, дорогой, высек некогда в камне богинь очарования, а потом уже долгие годы ваял не прелестных богинь, но людей душевного обаяния…

– Хорошо сказано, – похвалил его Критон.

– Только сказано, – заметил Сократ.

– Нет! Не только! – вспыхнул Аполлодор.

Но Платон еще не закончил похвалу Сократу.

– Ты отыскал душу человека, задвинутую глубоко, придавленную древними обычаями, жившую в небрежении и недооценке. Ты открыл красоту души – открыл ее и для моих папирусов…

Вошел тюремщик, внес светильник.

– Пора.

Критон поднялся первым:

– Да. Уходим.

Сократ – его лицо было теперь освещено – положил руку на плечо Платона:

– Велика красота души, если душа красива; но куда больше безобразие уродливой души. Есть люди, утверждающие: здесь ничему не поможешь, это рок, воля богов; вы же, мои милые, говорите всегда: помочь можно и тут – добродетели можно научиться!

7

За годы, прожитые с Сократом, Ксантиппа изучила каждый его шаг, когда он выходил по утрам во дворик. И со дня его заточения стала ходить тропками мужа.

Освежившись студеной водой, Ксантиппа встречала просыпающееся солнце, затем подходила к Артемиде. Бывало, ее сердило, что муж целует колено богини, – особенно после того, как он сказал, что целует его не потому, что Артемида богиня, а потому, что она прекрасна. Сократ говаривал – с каждым новым днем надо приветствовать не только солнце, но и красоту.

Здоровье Ксантиппы не восстанавливалось. Неверными шагами ходила она среди мраморных глыб, придерживаясь за них руками, и, как, бывало, муж, разговаривала сама с собой.

Ветшает тут все без него. Камни утрачивают гладкость. Ограда обваливается, надо бы починить. Вот бы Лампрокл… Ах, этот бродяга убегает от деда, от ученья, все норовит в палестру с такими же, как он, сорванцами. Хочет, видишь ли, состязаться в беге… В безделье бы ему состязаться! Да, мало нам от него радости – быть может, возьмется за ум, когда отбудет военную службу… Что там за шум? Не несут ли вести от Сократа? Нет. Это к соседям…

Ксантиппе плохо дышалось. Но она не легла в постель, приготовленную для нее Мирто, села на пороге дома. На постели лежал белый праздничный пеплос. Ксантиппа взяла его в руки – к нему была приколота красивая янтарная пряжка.

Пеплос-то свой Мирто мне показала, а пряжку – нет. Кто мог подарить ей? Жизнь с Сократом была нелегкой, но все же куда прекраснее, чем теперь, когда его тут нет. Когда мне было столько лет, сколько теперь Мирто, я выходила замуж. Мирто молода. Красива. Скрывает от меня, что любит Сократа. Она внесла радость в наши будни, она работяща, помогает мне жить – но раздражает меня… Неужели не чувствовала она, как мне бывало больно, когда она за ужином гладила его руку? И он был так нежен с нею. Ко мне он не бывал так нежен. Или я уже забыла? Каждый день она ходит к нему в тюрьму и возвращается молчаливая, словно не хочет после того, как слышала его, слушать, что говорю ей я…

В калитку громко застучали. Какой грохот! Ксантиппа побрела к воротам, выглянула в маленькое окошко и, отодвигая засов, сердито проворчала:

– Вот стук подняла! Прямо будто мне по голове…

– Прости, Ксантиппа! Из Фив приехали Симмий с Кебетом… – радостно сообщила Мирто.

– Ну и что, сумасшедшая?

Мирто отвела Ксантиппу к постели, заставила лечь.

– Положить тебе мокрую тряпку на сердце? Дать отвару из кореньев, которые прислал тебе лекарь Эриксимах?

– Ничего я не хочу, – отрезала Ксантиппа. – Все равно мне ничто не поможет, и вы это отлично знаете. Вчера Эриксимах смотрел на меня с таким состраданием…

– Люди вылечиваются и от более тяжких болезней. Поправишься и ты, Ксантиппа, увидишь!

– Ладно, брось свои утешения, лучше подои козу.

Напившись парного молока, Ксантиппа спросила: