Сократ Сибирских Афин

— Сократ, конечно. Ему ведь не угодишь с государственным строем. И то неладно, и это нехорошо.

— А как он именно недоволен мною?

— Да так, что ты плохо пасешь своих подданных, ухудшая их и уменьшая их число, то ли казнями, то ли бесплатной раздачей презервативов.

— Сократ, — обратился Критий к своему бывшему учителю, — ты снова за свое?

— Что поделаешь, Критий, — вздохнул Сократ.

— Я запрещаю тебе вести подобные разговоры, особенно в присутствии молодых людей.

— Хорошо, Критий, я готов повиноваться твоим новым законам. Но чтобы незаметно для себя, по неведению, не нарушить в чем-нибудь закона, я хочу получить от тебя точные указания вот о чем: почему ты приказываешь воздерживаться в искусстве слова, — потому ли что оно, по твоему мнению, помогает говорить правильно или неправильно? Если — говорить правильно, то, очевидно, пришлось бы воздержаться говорить правильно; если же — говорить неправильно, то, очевидно, надо стараться говорить правильно.

Критий рассердился и сказал:

— Если, Сократ, ты этого не знаешь, то я объявляю тебе вот что, для тебя более понятное, — чтобы с молодыми людьми ты вовсе не разговаривал.

— Так, чтобы не было сомнений, — сказал Сократ, — определи мне, до скольки лет считать людей молодыми?

— До тех пор, пока им не дозволяется быть членами Совета, как людям еще неразумным. И ты не разговаривай с людьми моложе ста тридцати лет.

Мне не понравился это возрастной ценз Крития.

— Видать, благосостояние людей безмерно увеличилось, если они и в глубокой старости остаются молодыми. И когда я покупаю что-нибудь, — спросил Сократ, — если продает человек моложе ста тридцати лет, также не надо спрашивать, за сколько он продает?

— О подобных вещах можно, — ответил Критий. — Только сомневаюсь, что у тебя появилась хоть одна драхма, чтобы что-нибудь купить. Но ты, Сократ, по большей части спрашиваешь о том, что знаешь: так вот об этом ты не спрашивай.

— Значит, я и не должен отвечать, — спросил Сократ, — если меня спросит молодой человек о чем-нибудь мне известном, например, где живет Критий?

— О подобных вещах можно, — разрешил Критий. — Но тебе, Сократ, придется отказаться от честных политиков, свободных журналистов, защитников народа и отечества, а то они уже совсем поистрепались оттого, что вечно у тебя на языке.

— Значит, — спросил Сократ, — и оттого, что следует за ними — от справедливости, благочестия и всего подобного?

— Да, клянусь Зевсом, — сказал Критий, — и от пастухов. А то смотри, как бы и тебе не уменьшить собою число коров. Ты очень наивен, Сократ, если полагаешь, что для сохранения власти за нами надо менее предосторожностей, чем для охраны любой другой тирании. Тебя вот не интересует политическая карьера и ты никогда не домогался власти и государственных почестей, поэтому тебе лучше в дальнейшем помолчать.

— Я, по-моему, прекрасно делал, Критий, что не домогался государственных должностей. Будь уверен, что если бы я попытался заняться государственными делами, то уж давно бы погиб и не принес бы пользы ни себе, ни Сибирским Афинам. И ты на меня не сердись, Критий за то, что я скажу правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться тебе или какому-нибудь другому могущественному большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, Критий, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему суждено уцелеть хоть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен.

— Вот и оставайся частным человеком, Сократ, — посоветовал Критий, — а лучше всего сиди у себя дома и никуда не высовывайся. Может, и уцелеешь.

Критий со своими сообщниками важно двинулся дальше, а мы отошли в сторону.

— Что это с ним сегодня? — спросил Межеумович.

— Видать, государственные трудности, — ответил Сократ.

— Пропадет Критий без диалектического материализма, — предположил Межеумович.

Глава двадцатая

— Как раз к открытию симозиума и поспеем, — сказал Межеумович. — Помните, я вам говорил, что покажу, что такое настоящий симпозиум, а не ваш сраный симпосий?

— Как не помнить, — сказал Сократ.

— Да, — ответил и я, лихорадочно придумывая, как бы мне убедительней напроситься на него. — А простому глобальному человеку можно присутствовать на этом симпозиуме?

— Можно.

— А пустят беспартийных? — спросил я, все еще робея.

— Пустят, пустят, — рассмеялся он. — Еще как пустят!

— Так и быть. Идем, — согласился Сократ.

— Спасибо за приглашение, — сказал и я.

— Не за что, — чему-то нахмурился Межеумович.

Через три минуты мы добрались до “Дома ученых”.

Строгая афиша висела над дверями, извещая: “Великая победа материализма над идеализмом в физике!” И ниже: “Дискуссия сиречь симпозиум”. Не скажу, что это объявление вызвало у Сократа неимоверный интерес. Потерять несколько часов, сидя в душном зале, вместо того, чтобы бесцельно шататься по улицам Сибирских Афин, ведя разговоры со встречными людьми? Но и подвести Межеумовича он не мог.