Сокровища баронессы фон Шейн

Это показалось Гойдману еще более странным. Почему Цабель не зашел вместе с женой, почему не помог выбрать украшения? Вопрос юлой вертелся у него на языке, но, как хороший коммерсант, он привык держать язык за зубами – какая, в конце концов, разница? Любезно поклонившись посетительнице, он проводил ее до выхода. Оказавшись на улице, Ольга огляделась по сторонам и, крепко вцепившись в заметно растолстевшую сумочку, зашагала по улице. Почему-то она ничего и никого не боялась и была уверена, что с ней ничего не случится. По дороге она купила себе несколько дорогих платьев, с усмешкой подумав, что от пятидесяти тысяч остались жалкие крохи. Вернувшись домой, женщина приказала служанке отнести коробки в ее комнату, с радостью убедилась, что профессора нет в гостиной, потому что сегодня он был обязан присутствовать на каком-то концерте, и, быстро взбежав на второй этаж, принялась распаковывать покупки и примеривать все подряд, вертясь так и этак перед огромным зеркалом. Ее нисколько не пугало завтрашнее свидание с любимым, она знала, что скажет несчастному Александру, и это не только не огорчало ее, но и забавляло.

«Посмотрим, какова она, настоящая любовь», – гордо произнесла женщина, дотрагиваясь до бриллиантов в колье, которым она успела украсить лебединую шею, и посылая своему отражению воздушный поцелуй.

Глава 24

Южноморск, наши дни

Похвалив своих оперативников, майор нисколько не покривил душой: они действительно работали в поте лица. Наскоро перекусив в столовой, Николай и Сергей запросили дело некоего Чуни и вскоре знали о нем все: вор-рецидивист, мокрушник по кличке Чуня, в миру же Александр Васильевич Чуняков, жил на окраине города в частном домишке, доставшемся ему от давно умершей матери, сердце которой не выдержало бесконечных Чуниных проделок. По сведениям осведомителей, в данное время Чуняков находился в городе, никуда не думал бежать, ибо давно отошел от дел, и оперативники, подкрепившись, поехали к нему, искренне надеясь, что застанут его дома. Пройдя от автобусной остановки по бугристой дороге, опасаясь вывихнуть или сломать ногу, они наконец отыскали нужный им домишко – именно домишко, потому что назвать домом это ветхое строение язык не поворачивался. Крыша прохудилась, и оперативники вспомнили старые фильмы, в которых люди, жившие в подобных домах, во время дождя ставили тазы и ведра под водяные струи, обильно сочившиеся из щелей в крыше. Может быть, Чуня и имел деньги, но тратить их на отчий дом явно не собирался.

На деревянной почерневшей калитке не было и намека на щеколду, видимо, она отвалилась давно, оставив о себе воспоминание – дырочки от гвоздей, как в известной песне Новеллы Матвеевой. Толкнув дверь, коллеги вошли на заросший сорняками участок. Вероятно, когда-то родители Чуни или его бабки и деды, люди хозяйственные, разводили птицу и, возможно, даже держали корову: об этом говорили покосившиеся, полуразрушенные постройки, напоминавшие курятник и хлев. Старые плодовые деревья густо оплел вьюн-паразит, в изобилии водившийся на юге, с толстым, в несколько пальцев, коричневым стеблем, темно-зелеными листьями с мраморными прожилками и венчиками белых цветов. К развалившемуся крыльцу вела дорожка, протоптанная в сорняках. Друзья прошли по ней, сокрушаясь, что потом придется чистить брюки от прицепившихся колючек.

Николай первым ступил на крыльцо, от ступенек которого остались лишь две черных доски, грозившие сломаться при любом неловком движении, и, остановившись перед дверью, толкнул ее (она оказалась незапертой), принюхался и закашлялся.

– Ну и духан. – Он побледнел и повернулся к коллеге. – Сережа, там жмур. Знакомый запашок. Причем жмур не первой свежести.