Сокровища Черного Острова (СИ)

Дворовый-то он, конечно, дворовый, мелковатый, но есть в нем что-то и от спаниеля, и от овчарки, и от бультерьера, и от… На всех похож, бродяга. Но это не беда, главное, что страшно сообразительный.

Из кустов важно вышел Грей, подходить не стал. Нажрался уже, поди, какого-нибудь мяса, его тут много ползает, прыгает да шныряет, лес-то рядом. В дом, однако, умудрился войти первый.

Робинсон перенес из машины в прихожую рюкзак и сумку, закрыл дверь на ключ. Теперь можно было расслабиться.

Капитану на ремонт катера был презентован перстень с бриллиантом, так он после этого пристал, как банный лист: с какого боку сподручнее подойти к Черному Острову, да какими приметами пользоваться, чтобы не угодить в ловушку, и вообще — где они, эти побрякушки, лежат? Безделушки эти красивенькие? Прямо пожалели, что не расплатились деньгами. Просто-напросто нужных денег не было, оставалась лишь мелочь на вертолет. Авиарейсом лететь не рискнули — там нужно было сдавать багаж.

Сокровища жгли, всё чудились косые и алчные взгляды, всё казалось, что окружающие так и ждут момента, чтобы наброситься, смять, отобрать. Было, было этакое лихорадочное возбуждение, ожидание какой-то гадости, держащее в постоянном напряжении. Ибо не заработано было — похищено. Но теперь всё позади.

Грей вёл себя странно, шипел на сумку, щетинился, выгибал спинку. Стагер также обходил баулы стороной, подозрительно косясь. Чуют что-то, зверюги.

Робинсон расстелил на полу в гостиной кусок полиэтилена, опорожнил на него рюкзак, затем сумку. Получилась внушительная куча.

Сел рядом на низкую скамеечку и начал разбирать: перстенек к перстеньку, браслет к браслету. Камни и занимающие много места кубки, сосуды, вазы не брали, поэтому куча была плотненькая, без пустот, максимально набитая предметами. И каждый такой предмет наверняка стоил сумасшедших денег, так как сделан был филигранно. Да, это были настоящие произведения искусства, за которые любой антиквар отвалит столько, сколько попросишь.

Скажем, вот это бриллиантовое колье. Миллион долларов, не меньше, но отдать придется за три четверти, иначе перекупщик не возьмет. Ему ведь, барыге, нужно сунуть кому надо в лапу, чтобы придать товару официальный статус, и самому не остаться в накладе.

Увы, часть капитала придется потерять, но и то, что останется, тянет на сотни миллионов. «Хватит тебе четырехсот миллионов? — спросил себя Робинсон и сам же себе, довольно жмурясь, ответил: — Пожалуй что хватит». Будем сбывать помаленьку, по мере надобности, чтоб комар носу не подточил. Работу, вероятно, придется бросить. Да, да, именно так. Тут уж надо выбирать: или работа, или сбыт.

Золото приятно холодило пальцы, цепочки ссыпались песочной струйкой и сворачивались как змейки, пластиночки кулонов складывались причудливой кольчужкой.

В руки попалось жемчужное ожерелье. Жемчуг был крупный, ровный, чистый, с розовым отливом. Отделан кружевным серебром так искусно, что невозможно оторваться. Трудно поверить, что это сделано человеком.

Грей вновь зашипел, Стагер гавкнул.

Ожерелье сделалось ощутимо теплым, шевельнулось. Робинсон машинально отшвырнул его от себя, как отшвырнул бы ядовитую змею. Упав на кучу драгоценностей, ожерелье задвигалось, заворочалось, будто бы разминаясь, и вдруг, сложившись, превратилось в сферу размером с детский мячик. Сфера эта переливалась, становясь то серебристой, то серой, то розовой, и о чем-то тихонечко бормотала детским голоском.

— Интересненько, — сказал Робинсон, понимая, что перед ним какая-то сложная игрушка, какой-то электронный трансформер. — А вот мы тебя под микроскоп, посмотрим, из чего ты сделана.

Он потянулся к сфере, но она, взмыв в воздух на пару дюймов, легко ускользнула.

Грей уже не шипел, он подкрадывался, уставившись немигающими глазами на серебристый шарик.

— Не надо меня исследовать, — сказала сфера голосом печального малыша. — Не надо меня резать и кромсать. Меня нужно изучать.

— Да уж, — озадаченно протянул Робинсон, поправляя очки. — А как же, скажи на милость, я тебя изучу, если не буду кромсать? Каждая игрушка должна быть разборной, мало ли что у неё полетит. Разобрал, заменил микросхему, собрал. Что тут такого?

— Я не игрушка, — заявила сфера голосом капризного малыша. — Я — Модель Мироздания.

— А я — Папа Римский, — пробормотал Робинсон. — Очень приятно.

После чего, протянув длинную руку, ловко схватил за шкирку прыгнувшего на зазевавшуюся Модель Грея.

— Это не мясо, — назидательно сказал он отводящему глаза Грею. — Понял? Или по ушам надавать, чтобы понял?

Грей зажмурился и прижал уши.

— Вижу, что понял, — Робинсон опустил кота на пол.

Тот, не уходя далеко, принялся облизывать свою шерстку. Делал он это нервно, с каким-то внутренним раздражением, чувствовалось — не понравилось ему перенесенное унижение.

— Давай рассказывай, что ты за модель такая? — сказал Робинсон сфере, которая сделалась полупрозрачной, наполненной клубящимся дымом. — А я тем временем золотишком займусь…