Сокровища древнего кургана

Чудачка, честное слово! Я уже, считай, четыре письма отправил ей и в каждом подробно написал про свою жизнь, про огород, что поливаю его каждый вечер, и все растет в нем лучше не надо. А она все переживает. Ладно, на неделе съезжу к ней. Съезжу и обскажу все до точки, чтоб она больше ни о чем не беспокоилась.

Потом я отыскал в своем столе небольшое увеличительное стекло, чтобы никакая мелочь не ускользнула» уселся, положил перед собой бересту и углубился в ее изучение.

Это была пожелтевшая от времени, в каких-то грязных, по-моему, жирных пятнах, прямоугольная полоска шириной в половину тетрадного листа. Все края у нее были обрезаны аккуратно и ровно, будто по линейке. «Ничего себе — древние, — подумал я. — Просто мастера».

Попала она сюда, видать, издалека — ведь у нас и в помине нет березы. Значит те, кто захоронил своего вождя или воина, пришли в нашу степь откуда-то из лесных краев.

Я был так взволнован, что не сразу обратил внимание на самое главное, текст был написан не какими-то иероглифами или другими непонятными знаками, а старинными русскими буквами. Вот это да! Значит, в Желтом кургане лежит какой-то далекий предок, русский человек! Это поразило меня еще сильнее и заставило взглянуть на свою находку по-другому.

Вот как выглядело это берестяное письмо из глубин седых веков и вот что было начертано на нем:

Тогда по Руской земли рътко ратаевъ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себъ дъляче, А галици свою ръчь говоряхуть, хотять полетъти на уедие

Я долго и с большим трудом разбирал текст, однако, кроме нескольких отдельных слов, ничего не мог понять. Что это за «кикахуть» или «галици»? «Хотять полетети на уедие»? Это, наверное, «хотят полететь на уедие». Но что такое «уедие»? И кто хочет лететь на это самое «уедие»?

Словом, к вечеру у меня разболелась голова и я лег спать еще засветло. Спал плохо. Всю ночь чудилась огромная жаба. Она сидела в каком-то зеленом болоте, пучила на меня глаза и, широко разевая пасть, выквакивала: «Кикахуть, кикахуть!..»

С этим «кикахуть» я и проснулся, разбитый, с тяжелой головой. Нет, решил я, больше не буду зря ломать голову. Пойду к Микрофонычу и покажу ему бересту. Он историк, авось разберет что к чему.

Микрофоныч жил неподалеку от школы в доме, похожем на сказочный теремок, с мезонином, балкончиком, с шатровыми башенками; карнизы, оконные наличники, колонки, балкончик — в замысловатой, словно кружева, резьбе. И дом, и украшения Микрофоныч сделал сам. Долго делал, лет пять, поди. А жил все эти годы вместе с семьей во времянке — тесной и низкой землянухе, что устроил в огороде.

Помню, как посмеивались над ним сельчане, иные потихоньку крутили пальцем у виска. Зато сейчас нет красивей дома в нашем селе, а может, и в районе. Все, кто впервые видел терем Микрофоныча, ахали от восхищения и надолго застывали на месте, любуясь им.

Микрофоныча я застал во дворе у небольшого верстака. Увидав меня, он удивился:

— Кого вижу! Каким ветром? В гости или по делу?

— По делу, Семен Митрофанович. Здравствуйте.

— Здравствуй, здравствуй. Садись вот тут, — он пододвинул мне небольшую скамеечку, а сам присел на верстак. — Выкладывай.

Я заволновался: как объяснить ему про бересту и не выболтать о Желтом кургане? Заволновался и, как всегда, замямлил:

— Да вот, это самое… Хотел узнать, вернее, показать, ну, это самое…

Микрофоныч поморщился:

— Кончай жевать свое «это самое». Оно мне на уроках надоело. Говори толком, что у тебя.

Я молча полез за пазуху, вынул бересту, подал Микрофонычу.

— Нашел… Не разберу, что написано… Может, важное?..

Микрофоныч недоуменно повертел бересту в руках, пожал плечами и пробежал глазами по строчкам.

— Это из «Слова о полку Игореве». Знаешь такое?

Я кивнул: проходили по истории и литературе.

— То-то… А означает сие вот что: «Тогда по русской земле редко пахари покрикивали…».

«Ага, — подумал я, — значит, это дурацкое «кикахуть», которое мне всю ночь не давало спать, всего-навсего «покрикивать»? Черт бы его побрал!»

Микрофоныч между тем с удовольствием и чуть нараспев продолжал:

— «Но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки… («галици» — тут же отметил я), а галки свою речь говорили, собираясь полететь на добычу».

«Вот оно и «уедие» — добыча! Ловко, однако, Микрофоныч расщелкал бересту». Вслух сказал:

— А это «Слово» давно написано?

Микрофоныч даже присвистнул:

— Давно. Около восьмисот лет назад, а если точнее — в тысяча сто восемьдесят седьмом году. Только вот открыли его поздно: лишь в конце восемнадцатого века. Открыли и не сберегли: рукопись сгорела во время нашествия Наполеона на Москву.

— Как же так, — удивился я, — сгорела, а в книжках напечатана?

— Успели копию снять, потому и дошло до нас это удивительнейшее «Слово».