Сокровища горы Монастырь

Тот самый камуфляж, в котором я перетаскивал трупы застреленных мной «оборотней» и который я тогда основательно испачкал их кровью. К давно засохшим бурым пятнам я щедро, до последней капли крови Анатолия из той же литровой банки, полил внутреннюю уже часть камуфляжа. И строго в тех местах, где через бинты все еще сочилась кровь из так и не затянувшихся его ран. Контрольный выстрел!

Меры предосторожности оказались нелишними. Через положенное время труп Чернова всплыл, привлек к себе внимание ворон, сорок, а потом и наблюдательного белобрысого милиционера.

Позже были извлечены из болота и тела «оборотней». Жернаков, стреляный воробей, сразу определил, что они пролежали в болоте не менее двух недель и, соответственно, не имели никакого отношения к совершенным в округе преступлениям. Ситуация снова вышла из-под контроля.

И в очередной раз особого выбора у меня не было: либо признаться во всем, либо не просто подставить, а уничтожить своего приятеля. И опять же, если бы это случилось до убийства Вениамина Тихоновича, Чернова, похищения Гриши, я бы без колебаний выбрал первый вариант.

Теперь же, когда все, кроме накопления первоначального капитала, потеряло смысл, я предпочел другой вариант. Ничего личного – бизнес! Боливар двоих не выдержит. И, в конце концов, человек человеку волк!

Для запуска процесса уничтожения приятеля было достаточно несколько раз пробормотать с глубокомысленным видом: «Фара, разбитая фара! Где-то я уже видел машину с разбитой фарой!» Зуев тут же подхватил эстафету и чуть позже припомнил, у кого была машина с разбитой фарой. И случилось то, что случилось.

После ареста Храмцова и обнаружения якобы его тайника блистательно разыграл свою партию уже Жернаков. Его манипуляции с камуфляжем и обвинительная речь – шедевр. Как же легко манипулировать людьми! Моего приятеля уже ничего не могло спасти, если бы я в свое время сделал еще один выстрел – контрольный. В голову Вениамина Тихоновича…

Да об этом ли мне жалеть? Мне бы упасть на землю-матушку, кататься по ней, рвать волосы, вымаливать прощения и Бога, и людей. Но не могу выдавить из себя ни слезинки, не могу. Тарасович отпаривает в бане свою задубевшую ногу. Где мне отпарить свою задубевшую душу?

Может, как тот сборщик налогов Закхей, забраться на дерево, чтобы увидеть Бога или обратить на себя Его внимание? Сам я уже не могу остановиться и повторяю, как сумасшедший, снова и снова, что сейчас не время бояться испачкать перчатки. Сейчас время наживать первоначальный капитал.

А в белых перчатках будут щеголять наши с Галочкой дети… когда на золото и серебро Акинфия Демидова выучатся в Штатах, обзаведутся виллами, яхтами, «мерседесами». Да будут ли не только виллы, яхты, «мерседесы», но даже и дети? Наши с Галочкой. Большой вопрос. Может, я гоняюсь за миражом и не могу остановиться.

Что еще? Я знаю, что столкнусь когда-нибудь в будущем и с Храмцовым, и с Зуевым, и с Сухаревым-младшим. Я обещал Тихоновичу не трогать его сына и при любом раскладе сдержу свое обещание. А что с остальными? Хотелось бы разойтись миром и с остальными, да вряд ли получится. Или я, или они. Боливар двоих не выдержит. Ничего личного – бизнес!

И еще! Закрываю глаза в постели, просыпаюсь среди ночи, замираю в повседневной суете и вижу то оседающего на траву Тихоновича, то самозабвенно поющих «Не для меня придет весна» «оборотней», то безумные глаза Чернова, осознавшего-таки, что я собираюсь застрелить его, беспомощно закрывающего себя руками, его слезы и последние слова: «Я куплю тебе дом», то плачущего Анатолия, то…

Пока я отмахиваюсь от этих наваждений, как от назойливых мух, но чувствую – это уже не запить и не заесть… С этим жить… И за это придется ответить… Там… А может, и здесь.

Заключение

С тех пор прошло, страшно подумать, семнадцать лет. Я был на похоронах своего коллеги и наставника Сухарева Вениамина Тихоновича и довольно хорошо помню их. Толпа родственников, учеников, коллег, односельчан, венки. Речи искренние, со слезами на глазах и для галочки о том, что память о покойном сохранится навеки в людских сердцах. Рыдающая вдова, плачущий Ванечка, глотающий слезы Гриша, безутешные старики родители. Все как обычно.

Из необычного запомнилось следующее. Гроб на веревках опустили в могилу, по крышке застучали комья земли и глины. Перекрестившись и бросив в могилу несколько пригоршней земли, из толпы выбрался элегантный смуглый красавец Зуев Валерий Петрович – я хорошо знал его. Отойдя в сторону, он тщательно вытер руки белоснежным носовым платком.

Чуть позже, слегка прихрамывая, к нему присоединился незнакомый мне здоровенный мужчина с тяжелым властным взглядом карих глаз, толстой нижней губой и мощным, выдающимся вперед подбородком. Оставив мать, брата и деда с бабой у свежей могилы, к ним метнулся Гриша.

– Папа простил его! – давясь слезами, выкрикнул он. – А вы?

– Я в жизни н-никого не прощал, – чуть заикаясь от волнения, торжественно произнес Зуев.

– А меня и Сам Бог не заставит простить его, – прорычал незнакомец. – Каждую ночь снится.