Сокровища ханской ставки

– Оригинальный господин этот ваш фон Шторн, – заметил Нестор Васильевич. – Рядом с ним убили двух человек, при этом один из них – жандармский следователь, а с него все как с гуся вода.

– В том-то все и дело! – воскликнул Толмачев. Потом, словно испугавшись, умолк, вышел из-за стола, за которым сидел, обогнул Загорского, подошел к двери, неожиданно открыл ее, выглянул наружу. Ничего подозрительного там не обнаружив, закрыл дверь поплотнее и вернулся за стол, заговорил вполголоса. – Понимаете ли, все дело в том, что этот фон Шторн – из остзейских немцев, живет в Лифляндии…[5]

Тут он умолк и некоторое время молча и очень значительно глядел на Нестора Васильевича.

– И что же? – осведомился тот, так и не дождавшись продолжения.

– Вы знакомы с балтийскими немцами? – в свою очередь, спросил генерал.

Загорский пожал плечами: весьма поверхностно, а в чем, собственно, дело?

Толмачев горько усмехнулся. Он знает, что Нестор Васильевич – человек без предрассудков: ему что еврей, что цыган, что балтийский немец – все едино.

– Но я-то – человек на государственной должности, – продолжал генерал, понизив голос. – Я вынужден глядеть на мир открытыми глазами. И должен вам сказать, что эти самые немцы живут у себя в Лифляндии так, как будто никакой России и вовсе не существует. Как будто бы мы с вами – не великое государство, а какой-то придаток к, простите за грубость, Германской империи. Остзейские аристократы не только между собой по-русски не говорят, они даже крестьянам своим, несчастным эстонцам и латышам, воспрещают это делать!

Он умолк, со значением глядя на Загорского. Тот молча ждал продолжения.

– Вы скажете: подумаешь, язык, подумаешь, какие-то эстонцы! А я вам на это отвечу так: господа балтийские немцы ощущают себя экстерриториальными, – генерал не без труда выговорил сложное слово. – То есть, говоря человеческим языком, они не желают подчиняться нашим порядкам и обычаям. И не только на земле Лифляндии, но и по всей Российской империи. Никто не может пойти против их воли, даже если они нарушают закон. А знаете, почему? Знаете? Потому что их опекают на самом верху!

И генерал яростно потыкал пальцем в потолок. Могло показаться, что этим жестом он намекает прямо на Господа Бога, которому лифляндские немцы сделались вдруг милее остальных народов и которых он по неизвестным причинам объявил народом богоизбранным, каковыми до сей минуты считались только евреи и русские. Но Загорский, конечно, истолковал загадочный жест генерала совсем в другом смысле.

– Вы, Владимир Александрович, вероятно, имеете в виду императрицу Александру Федоровну?[6] – осведомился он.

– Само собой, – нервно проговорил генерал. – Но и не только!

– Марию Федоровну?[7]

– Берите выше, – Толмачев снова потыкал пальцем вверх.

– Самого государя?

Генерал несколько секунд молчал, потом, косо поглядывая на дверь, негромко заметил, что он этих слов не говорил, и пусть они останутся на совести дражайшего Нестора Васильевича. Однако, как бы там ни было, факт налицо: русский генерал при большой должности ничего не может поделать с простым немецким бароном. Более того, все они тут вынуждены беспрестанно озираться по сторонам и вести себя крайне осторожно.

– А вы не слишком сгущаете краски? – усомнился Загорский.

– В самый раз! – тут генерал, не выдержав, опять вскочил со стула и забегал по кабинету. – Грядет война с Германией, это же совершенно очевидно. И при этом у нас в России живет целый враждебный нам народ. Вы, конечно, будете надо мной смеяться, а я вам скажу – они все шпионы, все до единого. Насколько я понимаю, нет ни одного русского военного секрета на Балтийском море, который бы не становился известен их канцлеру Теобальду. И все благодаря господам остзейским немцам! О, Нестор Васильевич, знали бы вы, какие донесения шлют мне наши агенты с Балтийского флота! Это я вам доложу, песня, но песня страшная, погребальная. Верьте слову, когда война, наконец, начнется, потери наши будут просто ужасающими!

Загорский пожал плечами: все это чрезвычайно печально, конечно, однако какое это имеет отношение к их делу? К делу, отвечал генерал, это имеет самое прямое отношение. Из-за кляузы барона он не может послать своих людей расследовать загадочные убийства в деревне Розумихино. То есть он, конечно, может, но это возымеет для его карьеры самые печальные последствия. А просто закрыть на это глаза и отправить дело под сукно не позволяет ему совесть…

– Именно поэтому, дорогой друг, я и решил обратиться к вам, – сказал Толмачев торжественно. – Вы не только следователь высочайшего класса, вы к тому же еще и дипломат, то есть способны найти общий язык с кем угодно – хоть с чертом, хоть с остзейским немцем. Кроме того, вы член Императорского исторического общества, а значит, способны на месте разобраться, что там за изыскания ведет барон фон Шторн и в какой степени связаны они с убийствами. Вам, таким образом, и карты в руки в этом странном и оскорбительном для русской государственности деле.