Сокровища Кряжа Подлунного

- Как видите, я грешен во многом. Моя вина - вина перед собой, перед своим талантом, перед будущим, перед людьми, верившими в мой талант, лежит, как мне кажется, в сфере морального осуждения и едва ли является уголовно наказуемой.

- Готов поверить и согласиться с вами, Орест Эрастович, - спокойно констатировал Лобов, - но, согласитесь же и вы со мной, что вам надо объяснить свое внезапное появление в доме Стоговых, которое, как нам известно, заставило профессора изменить планы проведения субботнего вечера, остаться в городском доме, отказаться от сообщенного еще утром Игорю намерения выехать на дачу. Такое объяснение тем более необходимо, что, как вы сами рассказывали, ваши отношения с профессором были далеко не столь сердечны, чтобы вы вдруг стали желанным гостем в его доме. И, наконец, главное, ваш последний визит непосредственно предшествовал поджогу дома профессора и похищению или убийству его самого. Вы более, чем логичны для того, чтобы понять, что мы, не имея вашего объяснения, не можем не искать взаимосвязи между двумя этими событиями: вашим последним визитом к Стогову и нападением на него.

Эти слова Лобова неожиданно привели Ронского в полнейшее смятение. Он весь съежился, сразу стал меньше, нервно комкал в пальцах папиросу.

Состояние собеседника не укрылось от Лобова: «Неужели я ошибся в нем, и он все-таки тот, за кого его принял Игорь?» - встревожился Алексей Петрович. Но, ничем не выдавая своей настороженности, он с прежним спокойствием и сочувствием напомнил:

- Прошу вас, Орест Эрастович. Это очень важно, и не только для вашей судьбы. Я не имею права открывать вам все, но речь идет о неизмеримо большем, чем судьба или даже жизнь одного человека.

- Но поймите, Алексей Петрович, это не моя тайна. Я не знаю, могу ли я посвятить в нее вас, - с трудом преодолевая дрожь в голосе, произнес Ронский.

- Чья бы ни была эта тайна, мы должны знать ее, тем более, что вы уже открыли ее другим, - твердо отчеканил Лобов

- Да, я сделал это, - еле слышно произнес Ронский и продолжал все так же медленно и негромко:

- Я, как и многие другие, считал профессора Стогова вдовцом. Во всяком случае, ни разу за все время, что я его знаю, мне не доводилось видеть рядом с Михаилом Павловичем ни одной женщины, не было и намека на близость с кем-либо.

Чем дольше слушал Лобов, тем настороженнее и удивленнее становился его взгляд, все чаще задавал он короткие, точные вопросы, Ронский сообщал действительно неожиданные и очень важные для всего понимания дела сведения.

…Около полугода назад дирекция института, стремясь вырвать Ореста Эрастовича из постепенно засасывающего его житейского болотца, направила Ронского в длительную научную командировку за границу. Так Орест Эрастович оказался в отлично оборудованной лаборатории физического института, расположенного в одном из крупных городов на Атлантическом побережье Западной Европы.

Зарубежные коллеги сердечно и радушно встречали русского гостя, видя в нем представителя славной советской науки, проторившей человечеству путь в Космос и прокладывающей верные пути к овладению самыми могущественными силами природы…

Советские ученые первыми зажгли на земле огни атомных электростанций, теперь они стояли на пороге создания искусственных солнц - термоядерных реакторов. Имена Булавина, Стогова, их научных соратников были окружены здесь глубочайшим уважением. Ронский был искренне удивлен тем, как далеко разнеслась по миру добрая слава о руководимом Стоговым молодом научном центре ядерной физики в сибирском городе Обручевске.

Расспросам о Стогове, о его экспериментах не было конца. Ронский чувствовал, что и на нем, скромном ученом из Крутогорска, лежит тень славы его известного земляка. Как мог и умел, он, при удобном случае, всячески старался подчеркнуть свою близость к профессору.

Однажды Ронский в компании с молодым магистром физики Морисом Буржевиллем, подвижным черноволосым человеком с ослепительной улыбкой на светло-оливковом лице, сидел за столиком ресторана за бутылкой тягучего и янтарного как мед старого бургундского.

Как и обычно, разговор в основном шел об опытах Стогова.

Буржевилль откинулся на спинку кресла и, мечтательно полузакрыв живые черные глаза, восхищенно прищелкнул языком:

- О, Стогов! Стогов! Это грандиозно!

И вдруг, в порыве непонятной откровенности, сначала озадачившей Ронского, Буржевилль, почти вплотную придвинув свое лицо к лицу собеседника, спросил:

- А вам известно, коллега, что ваш уважаемый соотечественник вызвал кое у кого из наших дам не только научный интерес?

Вопрос был настолько неожиданным, что даже Ронский не терявшийся ни в каких затруднительных ситуациях, мог в ответ произнести лишь нечто нечленораздельное

- Вы знакомы, коллега, с профессором Ирэн Ромадье? - продолжал все в том же тоне Буржевилль.

Да, Орест Эрастович был представлен профессору Иран Ромадье, руководившей одной из лабораторий института.