Сокровища на земле

Эта Лара в его присутствии с помощью целой серии хитроумно поставленных вопросов узнавала у других художников адрес жабы, делая вид, ей это надо по делу, по какому-то там делу. Ребята, кто знает, хозяйка известная картинщица, живет примерно там-то… Лариса Морозова никогда не нарушала главного правила коллекционерства. Правило это — молчание. Если коллекционер не в состоянии соблюсти правила молчания, он должен соблюдать правило неопределенности и тумана. Все только что-то, где-то, как-то, когда-то. В Москве, в Ленинграде, в одном населенном пункте. И тут Арсений вспомнил, что у него есть этот адрес, про картинщицу и ее жабу ему говорили, он собирался к ней, но тянул, не верил, что это что-то путное. Лариса Морозова не позволяла себе такой роскоши, верить или не верить, она немедленно проверяла все адреса и потому не опаздывала.

Когда он ее увидел, он сразу сказал себе «моя», но зачем-то еще пошел бродить по комнате, разглядывая то, что его совершенно не интересовало.

Богатство, чемпионство — ему это претило. Люстры бриллиантово сверкали, бронза гляделась золотом.

В лице и фигуре хозяйки тоже явственно проступали черты ампира. Лицо раскрашено акварелью, на голове голубой парик, локоны как у Иоганна Себастьяна Баха. Пахнет антиквариатом и французскими духами.

Он почувствовал себя бродягой, нищим, хулиганом, кем не был, но хотел быть. Захотелось выругаться, плюнуть на ковер, толкнуть Даму в мягкий шерстяной бок. Зашевелился ген его любимого дедушки, морского пирата.

Он плюхнулся на стул, такой же чемпионский, как все вокруг, и задрал голову на шкаф. Там восседала жаба, совершенно живая, недоступная, царственно спокойная.

— Ты, мать, царица, — сказал он ей, — если не богиня.

— Вы так смотрите, как будто боитесь, что она вас укусит, — сказала Дама, обнаруживая юмор, который в ней трудно было предположить. — Возьмите ее в руки. Она вам нравится?

— Нич-чево, — ответил он сдавленно, снял жабу со шкафа и поместил на стол, мысленно извиняясь, что побеспокоил. «Прости, мать, так надо».

Исчезла декорация с ампирной хозяйкой, исчезло спесивое хамское богатство, притворяющееся княжеским, осталась только жаба, как будда в храме, который видит всех и все видят его.

— Продайте, — небрежно уронил художник, заранее зная ответ и готовя убогое продолжение: «Зачем она вам? Она вам не нужна. Отдайте ее мне»… и так далее.

Дама просигналила бровью, показала, что шокирована. Современные молодые люди дурно воспитаны, этот вывод также отразился на широком, вместительном лице.

— Она вам не в жилу, — продолжал он. — Не унисонит.

— Унисонит, — чему-то обрадовалась Дама и вдруг по-свойски подмигнула художнику.

Что Дама баба лихая, это, собственно, художник сразу определил, как и то, что она еще не вышла в тираж. Он окинул взглядом, который следовало считать мужским, ее плотные формы, определил, что упаковка солидная. Но ему было не до глупостей, он предпочитал девушек помоложе, попроще, без антиквариата.

— Честно говоря, я, наверно, могла бы ее отдать вам… — задумчиво проговорила Дама.

Неопределенность тона, загадочный взгляд, еще какие-то неточности, все это прошло мимо него, у него бухнуло сердце, пересохло в горле. Продается!

Художник отвернулся от жабы-будды, сознавая, что так смотреть, как он смотрит, нельзя.

Лара потому была Великой Ларой, что умела улыбаться в тех случаях, когда художник падал в обморок, обмирал, покрывался горячим потом, терял голос и хрипел. Великая Лара не боялась сказать «хочу» и «беру», когда художник говорил что-то невнятное. Бедный художник был не из того теста, из какого делаются короли.

— Сколько она может стоить? — спросил он небрежно и легко, как джентльмен.

— Ах, боже мой… — отмахнулась хозяйка от низменности темы.

Определить стоимость не трудно, если учесть, что художник потерял голову, а Дама заботилась о том, чтобы не иметь репутации торговки.

— Вы любите Китай? — спросил он, не видя вокруг ничего китайского.

— Она не Китай.

Он не знал, что еще говорить, тем более что нужны не слова, а презренный металл или какой-нибудь хитрый фокус из области коллекционерских обменов, что тоже отлично умела Лариса Морозова, а художник — нет.

В плетеной серебряной корзинке на столе лежали деньги, как будто они печенье, фарфоровое лицо хозяйки было непроницаемо, и лишь палочка таблеток снотворного служила признаком человеческих чувств и страданий. Поговорить о бессоннице? Да ну, к черту, пусть меньше хапает, лучше будет спать.

Он боялся, что она догадается, как он хочет получить жабу. Наивно думал, что еще ничем себя не выдал и незаметно его трепыхание. Не знал, что перед этой Дамой он муравей.

А жаба-царица сидела на бронзовой своей золоченой подставке как на троне и равнодушно смотрела на его муки. И не смотрела, а только сидела и была.

— Жабы приносят счастье, где-то я читала, а где, не помню, — хихикнув, сообщила Дама и стала похожа на магазинную вострушку, из тех, что не дадут взять пачку масла без очереди.

«Оборотень, — подумал художник. — Страшила».