Сокровища поднебесной

Ну, довольно о святых людях. Влияние потаизма на мирское население Тибета постепенно увеличивалось почти повсюду. Мужчинам надо было выучиться вращать какой-нибудь священный барабан, а женщины обучались заплетать свои волосы в сто восемь косичек, к тому же те и другие всегда были осторожны, когда проходили мимо священного строения: надо было обойти его с левой стороны, так, чтобы оно всегда было справа, — как мне объяснили в Тибете, существовало изречение: «Берегись демонов слева». В сельской местности было также множество каменных стен и уложенных в груды камней, которые имели какое-то непонятное религиозное значение, дорога всегда перед ними разделялась на две, так чтобы путешественник, откуда бы он ни шел, мог оставить эту святость справа от себя.

Каждый вечер, когда наступали сумерки, все мужчины, женщины и дети бросали свои занятия, если таковые были, и усаживались на городских улицах и на крышах собственных домов, чтобы под руководством лам и trapas поталы снова и снова могли распевать свой вечерний призыв к забвению: «Om mani pèmè hum». Меня поражало их единодушие и отсутствие смущения — в Венеции никому и в голову не пришло бы распевать псалмы вне церкви, — но я просто не мог не восхищаться их бескорыстным религиозным рвением, от которого, на мой взгляд, абсолютно никому не было ни малейшей пользы.

Вероятно, потаисты готовились таким образом к забвению в нирване, но при этом они становились столь флегматичными при жизни и такими рассеянными в этом мире, что я просто не мог себе представить, как они смогут распознать иную форму забвения, когда достигнут ее. Большинство религий, я думаю, внушают своим последователям, что иногда следует быть активными и предприимчивыми. Даже отвратительные индусы порой демонстрируют энергию для того, чтобы безжалостно убивать друг друга. А бон даже не могут убить бешеную собаку или хотя бы уклониться в сторону, когда та неожиданно набрасывается на людей. Насколько я могу судить, бон преследуют единственную цель: вырваться из присущего им безразличия только для того, чтобы поскорее впасть в абсолютную и вечную апатию.

Приведу вам лишь один пример. В стране, где так много мужчин удалилось в монастыри и где, следовательно, преобладали женщины, я ожидал найти нормальных мужчин, которые бы наслаждались этой райской жизнью: выбирали бы себе столько женщин, сколько желали. Но нет. Именно женщины были здесь активной стороной. Они следовали обычаю, с которым я уже сталкивался: до замужества при каждом удобном случае совокуплялись со всеми, проходящими мимо, вымогая у них на память монетку, так что, вступив в возраст, женщина, обремененная большим количеством монет, становилась самой желанной претенденткой в жены. Но она не просто брала себе в мужья самого подходящего мужчину в общине, она выбирала себе нескольких мужчин. В отличие от исламских стран, где мужчины владели целыми гаремами жен и наложниц, здесь гарем принадлежал одной женщине в общине, а легионы ее не таких красивых сестер были обречены оставаться старыми девами.

Кто-нибудь может возразить, что это по меньшей мере демонстрирует некоторую предприимчивость со стороны хотя бы нескольких женщин. Не совсем так, потому что из чего было женщине выбирать себе здесь подходящего супруга?

Все мужчины, у которых имелись хоть какие-то честолюбие и энергия, исчезали в поталах. Из оставшихся лишь единицы, достигшие зрелого возраста, имели средства, чтобы завести семью и основать, скажем, ферму или открыть торговлю. Поэтому, если женщина могла выбрать себе мужчин, то она так и делала, но не выходя замуж в одну из этих «лучших семей», а выходя замуж за целую семью — во всяком случае за ее мужскую половину. Это приводило к некоторым сложностям в браке. Я встретил одну женщину, которая вышла замуж за двоих братьев и их сыновей и родила детей от всех своих супругов. Другая женщина вышла замуж за троих братьев, тогда как ее дочь от одного из них вышла замуж за двух оставшихся, плюс там был еще один мужчина, которого она раздобыла где-то в другой общине.

Каким образом хоть кто-то из участников этих запутанных близкородственных браков разбирался, чьими были дети, я не имею понятия, хотя и подозреваю, что это никого из них не заботило. Я пришел к выводу, что бон страдали всеобщим слабоумием — из-за своих варварских брачных обычаев, а также из-за слепой приверженности потаизму, который был настоящей пародией на буддизм. Однако при всей своей вялости бон хранили ему нелепую верность, нисколько не сомневаясь, что потаизм представляет собой «собрание мудрости во все времена». Я пришел к подобному заключению, когда, много позже, разговаривал на эту тему со знаменитыми китайскими лекарями. Они объяснили мне, что потомство от близкородственных браков — обычных для горских кланов и неизбежных при фанатичной ограниченности их веры — должно состоять из людей вялых физически и слабоумных. Если это правда, а я считаю, что так оно и есть, тогда потаизм представляет собой «всетибетское собрание тупоумия во все времена».

Глава 3