Сокровища поднебесной

— Ваш великий отец Хубилай гордится своими подданными, — сказал я вану Укурую. — Зачем, интересно, ему было беспокоиться, покорять и присоединять к Монгольскому ханству эту жалкую землю — Тибет?

— Из-за золота, — ответил Укуруй без особого энтузиазма. — В этой местности золотой песок можно намыть почти в каждой реке или ручье. Мы добывали бы его гораздо больше, разумеется, если бы только смогли заставить этих жалких бон копать и извлекать его из земли. Но проклятые ламы убедили их, что золотые самородки и жилы — это корни металла. И что их нельзя тревожить, иначе они не будут производить золотой песок, который якобы является их пыльцой. — Он рассмеялся и печально кивнул головой. — Вах!

— Еще одно подтверждение большого ума бон, — произнес я. — Земля здесь, может, и богатая, но о людях этого никак не скажешь. Почему Хубилай обрек родного сына править этими ничтожествами?

— Кто-то же должен, — сказал Укуруй, покорно пожав плечами. — Ламы объяснили бы это тем, что я, должно быть, совершил какое-то преступление в своей прошлой жизни, раз оказался достойным управлять только дроками и бон. Может, они и правы.

— Возможно, — предположил я, — ваш отец отдаст вам Юньнань вместо или в дополнение к Тибету?

— Искренне на это надеюсь, — ответил он. — Поэтому-то я и перевел свой двор из столицы в этот гарнизонный городок, чтобы быть поближе к провинции Юньнань и ожидать здесь результатов войны.

Этот, как Укуруй выразился, гарнизонный городок в действительности был торговым городом под названием Батан, находившимся на пересечении торговых путей. Именно там я вместе с сопровождающими и закончил свое длинное путешествие из Ханбалыка и обнаружил, что ван Укуруй уже предупрежден высланными вперед гонцами и ожидает нашего приезда. Город располагался в Тибете, но в очень удобной близости от границы провинции Юньнань и империи Сун. Именно здесь орлок Баян разместил свой штаб, отсюда он и осуществлял свои набеги против народа юэ. Бон не покинули Батана, но монголы, занявшие город, окрестности и долину вокруг него, превышали их числом — пять томанов войска и женщины, которые сопровождали их, орлок и его штаб, ван и его придворные.

— Я готов и страстно желаю убраться отсюда сразу же, — продолжал Укуруй, — как только Баян добьется успеха и возьмет Юньнань, если только мой отец разрешит мне туда отправиться. Разумеется, юэ сначала будут враждебно настроены по отношению к монголу, который станет их господином, но я предпочитаю оказаться среди злейших врагов, нежели остаться среди этих деградирующих бон.

— Вы упомянули о столице, ван. Я решил, что вы имели в виду Лхасу.

— Нет. С чего это ты взял, Марко?

— Мне говорили, что там обитает Святейший из Лам, повелитель всего сущего. Я подумал, что это главный город страны.

Укуруй рассмеялся.

— Да, в Лхасе есть Святейший из Лам. Есть и другой Святейший из Лам — в месте, которое называется Дрикунг, и еще один в Пакдуп и в Цаль, и во многих других местах. Вах! Пойми, дело здесь не только во вредоносном потаизме, но и огромном количестве соперничающих с ним сект, у каждой из них имеются сторонники и противники, члены каждой такой секты объявляют, что их возглавляет тот или иной Святейший Лама. Для удобства я признаю Святейшего Ламу по имени Пхагс-Па, чей лама-сарай находится в городе Шигадзе, именно там я и расположил свою столицу. И, по крайней мере номинально, почтенный Пхагс-Па и я вместе управляем страной: он занят духовными аспектами жизни, а я бренными. Он жалкий старый обманщик, но не хуже, чем любой другой из Святейших Лам, как я подозреваю.

— А Шигадзе? — спросил я. — Этот город так же прекрасен, как Лхаса, о которой я слышал?

— Полагаю, что особо они друг от друга не отличаются, — проворчал Укуруй. — Шигадзе — это куча дерьма. Вне всякого сомнения, и Лхаса точно такая же.

— Ну, — насколько мог бодро сказал я, — тогда вам надо радоваться, что вы на какое-то время поселились в этом более красивом месте.

Батан располагался на восточном берегу реки Джичу, которая здесь в виде потока белой воды падала в центр широкой ровной долины, а ниже по течению, в провинции Юньнань, собирала все впадающие в нее воды, становилась шире и постепенно превращалась в могучую реку Янцзы. Долина Батана этим летом была золотой, зеленой и голубой, с яркими мазками других оттенков. Голубым было высокое, открытое всем ветрам небо. Золотыми были поля ячменя, который сажали бон, ростки бамбука и бесконечные желтые юрты монгольского куреня. Но за обработанными и обжитыми территориями долина была ярко-зеленой от лесов — вязов, можжевельника и сосен — с вкраплениями диких роз, колокольчиков, анемонов, водосбора, ирисов, и над всем этим утреннее великолепие: буйство красок, причудливые изгибы каждого отдельного дерева и куста.