Сокровища Рейха

– Неужели это ты, Пола? Сколько лет, сколько зим! – сказал я, чувствуя, что невольно улыбаюсь, глядя на нее. Мы с Полой не виделись почти пятнадцать лет, и за это время она сделалась намного красивее. Но и тогда она была очень хороша собой. – Как ты поживаешь? И что ты здесь делаешь?

– Живу прекрасно, Джон, просто прекрасно. – Лицо у нее было бледное, нежное, волосы темные, длинные и прямые. Она носила очки в черной оправе квадратной формы, и они ей очень шли. – Поверишь или нет, но я теперь работаю библиотекаршей. Как видишь, под старость потянуло на родину. – Она широко улыбнулась, глядя мне в глаза.

– А мне говорили, ты уехала в Калифорнию. Так ведь, кажется, в Калифорнию? Вышла замуж за журналиста… – Я всматривался в ее лицо.

Она взяла в руки кипу старых номеров «Нэшнл джеогрэфикс».

– Совершенно верно. Только он отправился во Вьетнам спецкором от «Лос-Анджелес таймс» и в Лаосе напоролся на мину, хотя в это время ему полагалось отдыхать в Сайгоне. И я неожиданно стала вдовой. – Она положила журналы на упаковочный ящик и пальцем сдвинула очки на лоб. – Это случилось три года назад. После его гибели я некоторое время жила в Лос-Анджелесе, работала в филиале библиотеки. Но боже мой, ты когда-нибудь бывал в Калифорнии, Джон? Это какой-то современный Дантов ад: автомагистрали, путепроводы, подземные переезды, машины, машины, машины, солнце печет невыносимо, смог, орды болельщиков – кто за бейсбольную команду «Доджерс», кто за футбольную «Рэмс», кто за баскетболистов «Лейкерс», наркоманы и совершенно невообразимое одиночество. – Она на минуту задумалась, губы ее слегка дернулись в нервной улыбке. – Непостижимо. Люди совершают невероятные поступки только потому, что безумно одиноки. Поступки, за которые после становится жутко стыдно, которые, когда о них думаешь, точат твой мозг и способны свести с ума…

Она спросила, чем я занимался, и я ответил, что жил обыкновенно, как многие: женитьба, измена, создание книг, работа на телевидении, наша профессиональная болезнь – алкоголизм, развод, злоупотребление снотворным, потом долгое, мучительное возрождение. Словом, все как полагается. Она засмеялась, качая головой.

– Хочешь кофе? Здесь страшная жарища, правда? Эта проклятая штуковина не подчиняется мне. – Она бросила сердитый взгляд на калорифер. – Я пробовала открыть окна, когда ты вошел.

Я пробрался между ящиками с книгами и распахнул окна. В промежутке между зданием библиотеки и низкой каменной оградой намело высокие сугробы.

– Сливки, сахар?

– И то и другое, – ответил я. Мне было хорошо и уютно.

Мы с Полой уселись за ее столиком, подставив ящик под дверь, чтобы не закрывалась. Она закурила сигарету, жестом указала на ящики и стопки каталожных карточек.

– Я вернулась прошлой осенью, живу дома с мамой. Здесь так спокойно. Немного скучно, но в общем-то я довольна – это дает мне возможность не думать о том, о чем лучше забыть. На работу сюда я попала через историческое общество штата. Мамина приятельница узнала о моем приезде, и, я думаю, они решили подыскать для меня какое-нибудь полезное занятие, спокойное, но стоящее. А тут в течение многих лет не было библиотекаря. С тех самых пор, как умерла старушка Дарроу. Ты помнишь ее? И вот я здесь, по уши в книгах и в пыли, составляю картотеку. – Она пустила струйку дыма на стопки карточек. – Этим не занимались лет пятьдесят! С ума сойти. – Она засмеялась. – У меня такое ощущение, что это труд всей моей оставшейся жизни, наказание за мои грехи, которых скопилось чересчур много. – Уголки ее широкого рта с бледными губами снова слегка дрогнули в усмешке.

На Поле была клетчатая юбочка, как у шотландцев, застегнутая большой золоченой английской булавкой, голубая, с глухим воротом рубашка из оксфордской ткани, начищенные до блеска мокасины и синие гольфы. Такой была форменная одежда студентов Университета Уэлсли в конце пятидесятых годов, когда она его окончила. Однако в библиотеке Куперс-Фолса этот наряд не казался старомодным, ибо время в нашем городке как будто замедлило свой бег. Так думал я, глядя на Полу, и вдруг понял, что эта мысль не покидала меня со вчерашнего вечера, с того момента, как я вошел в наш старый громадный дом. Все это утро время тоже стояло на месте, и, пока мы болтали с ней, я пришел к выводу, что Пола Смитиз – на редкость обаятельная женщина. Теперь меня не удивляло, почему она так нравилась Сирилу. Многие годы я не испытывал ни малейшего влечения к женщине, тем приятнее было осознавать, что оно вновь рождается. Было что-то трогательное и в том, что она и по сию пору носила наряд прошлого десятилетия.

Выкурив трубку и допив кофе, я поднялся и сказал, что пойду домой на встречу с Сирилом. Я рассказал ей о телеграмме.

– Мне известно, почему ты приехал. – Она снова стала серьезной, и я не понял отчего.

– Ты знала, что я приезжаю?