Сокровища Рейха

– Когда я был мальчишкой, – начал он, не вынимая леденец изо рта и напряженно глядя вперед, – я всегда перед сном молился, чтобы Всевышний прибрал мою душу на небеса, если мне не суждено дожить до утра. Потом я стал старше, несколько раз выполнял ночью опасные задания, зная, что, вполне возможно, больше не вернусь, и уже не рассчитывал на то, что Бог приберет мою душу в рай. И вот, собираясь на одно такое задание, я стал думать о самых простых житейских удовольствиях. Я вспомнил вдруг, как однажды отец повел меня на стадион «Ригли-филдз», когда играла бейсбольная команда «Чикаго-кабз». Мне тогда было лет восемь-девять. Моими кумирами были Большой Билл Николсон и Фил Каваретта. И вот мы отправились на матч, и… это поразит вас, Купер, но я даже не помню, кто победил. Мне запомнились всего две вещи: необычайная подача Николсона, в результате чего его команда выиграла очко, и то, что мой отец купил мне вот такой же круглый леденец на палочке. Он был с виноградной эссенцией, и мне показалось, что ничего вкуснее этого леденца я не пробовал… И я подумал тогда, что, если в эту ночь не вернусь, я так никогда их больше и не попробую. С тех пор, уходя на опасное дело, я всегда имею при себе целый запас леденцов и в подходящие моменты достаю их и наслаждаюсь виноградным привкусом. Действует успокаивающе, очень успокаивающе.

Он говорил и говорил, а я хотел, чтобы поскорее все кончилось. Молил Бога, чтобы он прибрал мою душу. Леденца у меня не было…

Квадратный дом стоял довольно далеко от дороги. Круглая лужайка перед ним, посреди которой высилась статуя, была посыпана гравием. Полная луна на минуту выглянула из-за облаков, осветила окрестности холодным голубовато-серебристым светом и вновь скрылась, оставив нас во власти метели.

Двое служителей в униформах помогли нам выйти из машины, вручили Питерсону парковочный жетон, отогнали наш «мерседес» в ряды прочих машин, которые выстроились, точно танки в ожидании приказа на наступление. Питерсон повлек меня за собой.

– Смелей, Купер, это всего лишь званый вечер. Давайте веселиться. – Он пытался отвлечь меня от все усиливавшегося чувства страха. Мы вошли в вестибюль, слуги бросились стягивать с нас пальто, в доме стоял гомон, взад и вперед сновали люди, повсюду звучала немецкая речь.

Я ничего не соображал, мне казалось, что я куда-то плыву, словно больной, привязанный ремнями к носилкам, которого в полубессознательном состоянии везут в операционную. Питерсон хохотнул, и я обернулся к нему, чувствуя, что бледнею.

– Что они сделают с нами, Купер? Убьют? – Он стрельнул в меня короткой усмешкой из-под усов. – Ну и ладно! Все когда-нибудь умирают… Лучше познакомьте меня с вашей сестрой, Купер. Потом возьмем этих сволочей в оборот…

Лица вокруг были чужими, но казалось, все знали нас. Мужчины были либо во фраках, либо в военных мундирах, большинство женщин – в длинных вечерних платьях с оголенными плечами. Сверкали бриллианты, отражая свет канделябров.

Мы стояли возле растущих в кадках папоротников и пальм. В дальнем конце зала играл струнный квартет: было видно, как над головами толпы взлетали смычки, сквозь неразборчивый говор, смех и приветственные восклицания слышалась музыка. Питерсон схватил с проносимого мимо серебряного подноса два бокала с шампанским, протянул один из них мне:

– Хочу леденец.

С застывшей улыбкой на губах я обернулся и увидел чудовищно бледную женщину. Ее коротко подстриженные черные волосы спадали с затылка на шею, как перья ворона. Платье было тоже черное, веки сильно подведены, отчего лицо казалось мертвенно-бледным. Из-за круглых очков в стальной оправе смотрели прозрачно-серые глаза. Возле правого глаза отчетливо виднелась небольшая продольная царапина. Совершенно чуждая этому обществу, женщина приближалась к нам, глядя куда-то в сторону. Я потянул Питерсона за рукав.

– Что такое?..

Это оказался вовсе не Питерсон, а высокий незнакомый мужчина в форме американского генерала, который уставился на меня поверх очков с полусферами.

– О-о… – протянул я. – Простите, я ошибся, вы – не мой друг.

– Очень жаль слышать это, сынок, – медленно растягивая слова, сказал он.

Крупная седовласая женщина с руками, висевшими точно спагетти, заскрежетала зубами.

– Вам нехорошо, юноша? – спросил мужчина.

– Он, по-видимому, пьян, – ответила «спагетти».

– Пойдите глотните свежего воздуха, молодой человек, – посоветовал генерал, покидая меня.

Я отвернулся, кончик листа папоротника попал мне в глаз, и тут я услышал, как кто-то окликнул меня:

– Мистер Купер, добрый вечер. Зачем так кричать?

Это оказалась та самая черноволосая женщина в очках, которые не только не скрывали синяк под ее глазом, а, наоборот, привлекали к нему внимание.

– Извините, я и не собирался кричать, но генерал, понимаете…

Она смотрела поверх моего плеча куда-то в зал. Подняла руку, точно собираясь меня ударить. Я отшатнулся, а она всего лишь отвела папоротник от моего лица.

– Мистер Купер, вы очень плохо выглядите.

Стекла очков увеличивали ее серые глаза. Только теперь я узнал ее. Это была Лиз Брендель.