Сокровища Валькирии: Звёздные раны

Глупая щедрость или щедрая глупость… К вечеру пассажиров разгребли, рассовали по самолётам, и аэровокзал постепенно опустел. Святослав Людвигович сел на банкетку у стойки буфета — наконец-то места освободились — заказал ужин на двоих — олений язык и коньяк. Рыночный сервис дошёл и до здешних мест, обслуживала теперь не вечная тётка-буфетчица в песцовой шапке, наливавшая ровно сорок девять граммов без всякой мерки, а настоящий бармен — молодой человек в белой рубашке.

Дара пришла, когда академик доедал и допивал вторую порцию.

— Сейчас закажу ещё! — он позвал бармена, ощущая резкий прилив радости. — Так долго ждал!.. И чувствовал себя неуютно.

— Ничего не нужно, — по-прежнему холодно сказала она. — Если ты сыт, идём в зал ожидания. Там полно свободных мест.

Они нашли два не совсем растерзанных кресла в дальнем углу у окна и сели. Дара вытянула ноги и незаметным движением расстегнула молнии на сапогах: она устала, но не показывала виду.

— Мне пришлось купить вертолёт, — положила голову на спинку кресла. — Сейчас механики ставят дополнительные баки… Вылетаем, как только закончат работу.

Он постепенно переставал чему-либо удивляться — если можно купить город, почему бы не купить вертолёт?

— Надеюсь, вместе с пилотом? — в шутку спросил Насадный, разогретый коньяком и её возвращением.

Она не ответила, опустила веки, и академик замолк, помня, что в такие минуты нельзя отвлекать. Он знал, что Дара не спит, не дремлет, а находится в некоем самоуглублённом, отвлечённом от мира состоянии, вроде медитации; он не хотел даже вникать в то, что с ней происходит, сознавая, что всё равно не сможет объяснить себе природу её существования. Пока Насадный воспринимал спутницу как явление аномального характера, закрытое для понимания: есть же на свете вещи, не подвластные разуму, например, пророческие сны, египетский сфинкс или тот же забытый сад, где он жил в эвакуации. И нет смысла проникать в тайную их суть, дабы не исчезло очарование жизнью. Он сидел рядом и вспоминал, как впервые увидел Дару в этом порту, и коньячное тепло, разбегаясь по крови, обращалось в жар. Ему хотелось погладить её руку, безвольно лежащую на колене, однако, боясь вывести спутницу из «медитации», он делал это мысленно и всё равно ощущал прикосновение. При этом пальцы Дары чуть подрагивали и глубже вжимались в пушистый мех норковой шубки, как бы если он гладил руку на самом деле. Увлечённый этой необычной и притягательной игрой, он перевёл взгляд на лицо и так же мысленно провёл ладонью от виска вниз по щеке — она отозвалась и сделала движение, словно хотела прильнуть к его руке. Плотно сжатые губы её порозовели и чуть приоткрылись — точно так же, как когда она шила Насадному амулет.

И вдруг её шея расслабилась, голова склонилась чуть набок и вниз, отчего высокая соболья шапка соскользнула с волос и свалилась академику на руки. Состояние «медитации» перешло в сон, причём такой глубокий, что она ничего не почувствовала, когда Святослав Людвигович попытался надеть шапку. И тогда, с оглядкой, по-воровски, он прикоснулся к её руке, взял пальчики в ладонь и ощутил лёгкое жжение и покалывание, исходящее от них. В это время из-за зелёной сетки, как из джунглей, вышел человек в белой униформе — то ли охранник, то ли какой-то чин — медленно прошёлся по залу, метнув несколько раз взгляд в их сторону, сказал что-то бармену и так же степенно уплыл за свой занавес. В тот час в аэропорту Латанги было на редкость пусто: за спиной, ближе к буфету, сидели две долганки в малицах, в углу спал волосатый бродяжка да бармен убирал столики. И теперь академик боялся, что посадят какой-нибудь транзитный борт, навалит народу и исчезнет это удивительное, чарующее состояние возле спящей женщины.

Как раз произошло то, чего боялся: через несколько минут после того, как униформист из райских кущ «Белого братства» исчез за сеткой, громко хлопнула дверь и в зале очутился типичный загулявший северянин в дохе нараспашку, унтах и шапке, болтающейся за спиной на завязках. Шаркающей походкой он выбрел на середину зала, обвёл его мутным взглядом и громко спросил бармена:

— Эй, виночерпий! А русских тёлок сегодня нема?

Талабайки засуетились, засмеялись, и лишь сейчас академик понял, что проституция докатилась и до этих суровых просторов.

— Нема, — отозвался бармен, убирая стойку. — Возьми этих олениц…

— Да не хочу я! Надоели! — загрохотал клиент. — От них псиной несёт!

Насадный осторожно встал и, мягко ступая, подошёл к северянину.

— Сбавь на полтона, приятель, — посоветовал тихо. Тот отступил назад, смерил взглядом академика.

— Тебе чего, мужик? Вали отсюда!

Открыв принцип действия «Разряда», он одновременно открыл природу человеческой ярости и гнева: душа ему представлялась перепускной камерой, куда поступал невидимый летучий газ возмущённых чувств, смешивался там с энергией физической силы, и когда сознание обращалось в электрическую искру, происходил взрыв.

Сейчас он опасался разбудить Дару и старался остудить голову.

— Рот закрой! Женщину разбудишь.