Сокровища животного мира

Обыскивая кустарник возле ручья, я наткнулся на прелестную рубиново-красную лягушку. Она прильнула к тонкому прутику, не толще себя самой, прижав плотно к бокам все четыре лапки. Я взял ее в горсть левой рукой и поднял, но она не двигалась, словно мертвая. Сначала одна, потом другая лапка прилепилась к пруту. И только после того, как я пальцами правой руки отлепил каждую лапку по отдельности, лягушка проявила признаки жизни. Она начала отчаянно барахтаться, и я не без труда засунул ее в стеклянную банку. Оказавшись в банке, она, аккуратно сложив лапки, прилепилась к вертикальной стенке, да так крепко, что мне не удавалось ее стряхнуть. На задней поверхности каждого бедра у нее помещалась железа, похожая на подушечку, которая, очевидно, служила липким якорем. У лягушки нет обычного имени — настолько она редка. Она называется Petropedetes newtoni.

Продвигаясь среди зеленой массы, всего через несколько футов я безнадежно запутался в тонких лианах. Пока я оттуда вырубался, на меня сверху свалилась небольшая зеленая веточка. На листке, который опустился прямо на кончик моего носа, сидела, растопырив лапки, необыкновенно красивая крохотная лягушечка ярчайшего зеленого цвета, какой только можно себе представить. Все ее тельце блестело, как покрытый тончайшей глазурью фарфор, и только громадные глаза выделялись двумя перламутровыми полусферами. В тех местах, где я прикоснулся к животному, переправляя его в коллекторскую банку, непрочный зеленый цвет оказался стертым, как будто я содрал кожицу.

Оказывается, окраска этой лягушки (Leptopelis breviostris) всецело зависит от преломления света, отраженного сквозь слизистый верхний слой кожи более глубокими ее слоями. Когда лягушку трогают и кожа сжимается, коэффициент преломления меняется, и возникают уродливые бурые пятна. Попав в большую клетку с прочими своими собратьями, собранными в лесу, она снова приобрела вид безукоризненно гладкой фарфоровой игрушки зеленого цвета, который настолько идеально маскировал ее среди набросанной в клетку листвы, что обнаружить ее там было совершенно невозможно. Когда мы стали обыскивать клетку, то потратили четверть часа на поиски полдюжины лягушек, хотя прятались они на пространстве всего в девять кубических футов.

Эти лягушки держались за колышущиеся листья при помощи присосок на кончиках пальцев, а вот Rana albolabris, пойманная в каком-нибудь метре от них, принадлежала к совершенно иному типу. Она умудрялась удерживаться на ненадежной тоненькой веточке при помощи диковинных Т-образных окончаний на пальцах лапок. Она была тоже зеленая, только более темного оттенка, и переливающаяся: при различном освещении отливала голубым и желтым. Эта поразительная лягушка всегда отдыхала, подвесившись кверху лапками и откинув головку, так что ее нос был направлен к земле.

Возвращаясь в тот же день обратно в лагерь, я открыл еще один метод, каким лягушка удерживается в самом, казалось бы, неудобном положении. На верхушке молодого деревца шевелилось какое-то мелкое существо, которое я принял было за жука. При ближайшем рассмотрении это оказалась малюсенькая лягушонка, беспомощно увязшая, как мне показалось, в чем-то вроде четырех небольших лужиц густого апельсинового желе. Так как она, казалось, не в силах была сама освободиться, я оторвал лист целиком и слез на землю, чтобы рассмотреть лягушку повнимательнее. Когда я спустился, лягушка вместе со своими четырьмя комками апельсинового желе сорвалась с места, небольшими резкими перебежками перебралась через край листа, по его нижней стороне перелезла на мою руку и двинулась дальше, вверх по предплечью.

В жизни не видел ничего столь нелепого, как эта лягушонка в непомерно больших оранжевых бутсах, бегающая как насекомое. Она была очень мала — меньше двух сантиметров, а поскольку темнело, я не успел разглядеть, как она выполняет этот трюк, сунул ее в бутылку и заспешил домой.

В тот вечер все обитатели лагеря развлекались уморительным зрелищем. Мы выпустили крохотную лягушку на ярко освещенный лампами стол и рассматривали ее движения через большую лупу. Все ее ужимки были неимоверно смешны. Вначале она с препотешным выражением принялась подмигивать одним глазом, словно хвативший лишнего старый пройдоха. Походка у нее оказалась старательная, неровная, с запинкой, как будто ее оранжевые бутсы налиты свинцом, а маленькая головка при этом качалась взад-вперед, как у курицы-наседки. Ножки у нее были тоненькие, как булавки, и прыгать она ни за что не смогла бы. Но самыми замечательными были, конечно, лапки, обрамленные желеобразной бахромой кожицы и подбитые снизу полдюжиной подушечек из вздувшейся кожи, напоминающих миниатюрные сосиски. И каждый «ботинок» — больше ее собственной головки!