Сокровище Черного моря

Смолин долго пытался и не мог понять, что привлекало Валерию в этом человеке. Красота? Статная фигура? Приятное лицо? Он не верил, что такую женщину, как Радецкая, могли пленить только внешние данные, которыми, впрочем, Васильев от природы был наделен довольно щедро. Ум? Ясность мысли? Талант? Ну, уж этих качеств Смолин никак не мог признать за своим соперником. Суждения Васильева отличались поразительной банальностью, граничащей даже с пошлостью. Все явления жизни он рассматривал только с точки зрения успеха. Он вспоминал о новой книге, — и она оказывалась блестящим произведением, если книгу читали, если о ней много говорили, если она, по его мнению, имела успех. Он называл новый фильм, — и как бы его не расценивали знатоки киноискусства, фильм становился, по оценке Васильева, неудачным, если он не собирал зрителей, если о нем не было восторженных отзывов, если он, по мнению Васильева, не имел успеха. Нет, эти суждения не обнаруживали глубокого ума у Васильева. Тогда что же, что привлекало в нем Валерию Радецкую?!

Много позднее, размышляя о судьбе киноактрисы и о той роли, которую сыграл в ее жизни Васильев, Смолин понял, что сила влияния этого человека на Валерию заключалась в искусной игре на главной и неисправимой слабости этой женщины — на ее болезненной жажде славы.

Искусство его игры не отличалось ни тонкостью, ни глубиной, хотя она отнюдь не была грубой или чересчур откровенной. Главным в этой игре было спокойное и как бы безгранично убежденное восхищение прекрасной артисткой, отражающее в себе ту любовь, о которой Валерия спрашивала Смолина, — любовь миллионов, их страстную благодарность артистке за наслаждение, доставляемое ее талантом. Какая бы тема ни обсуждалась Радецкой и Васильевым, Смолин не мог не видеть, что даже в самых обычных словах Васильева Валерия воспринимает одной ей понятный смысл, и этот смысл пьянит и дурманит ее, как яд, как хмельной напиток.

— Ваш фильм дублирован на испанский язык, — говорил Васильев, — вас увидит теперь вся Латинская Америка.

— В «Парижском кинообозрении» пишут, что ваш портрет разошелся тиражом в миллион экземпляров, — сообщал он в другой раз.

— Говорят, что московские школьники в сочинениях о Пушкине стали теперь уделять больше внимания Наталии Пушкиной, чем самому Александру Сергеевичу, — услышал однажды Смолин.

— Ваш романс «За пяльцами» знают теперь даже в Африке, — сказал как-то Васильев, развертывая газету.

Оказалось, действительно, в газете «Трансвааль-Пост» помещены были текст и ноты романса, спетого Радецкой в кинофильме «Александр Пушкин».

Поведение этого беззаботного, улыбающегося человека вызывало у Смолина тяжелую, неприятную для него самого, ничем неоправданную злость.

— Как вы можете выносить этого субъекта? — не выдержал однажды Смолин, когда Васильев, только что сказав очередную банальность, вышел из комнаты.

— А почему я должна его не выносить? — удивилась Валерия.

— Неглубокий человек. Когда он говорит, мне кажется, что у него нет ни одной собственной мысли.

— Неверное впечатление, — возразила спокойно Валерия. — Он много думает о новых формах в киноискусстве. И в этой области он очень оригинален.

— Если то, что он говорит об искусстве, оригинальность, то что же тогда пошлость? — сердито спросил Смолин.

У Валерии задрожали губы. Но голос ее прозвучал так же спокойно, как и раньше:

— Вот уж никогда не думала, Евгений Николаевич, что вы, пользуясь моим отношением к вам, можете так отзываться о моих друзьях.

Смолин поднялся.

— Я слишком ценю свое отношение к вам, — сказал он глухо, — чтобы подвергать его дальнейшим испытаниям.

— Я не понимаю вас, — нахмурилась она.

— Если вы этого не понимаете, — с трудом заставил себя выговорить Смолин, — то нам с вами не о чем больше разговаривать.

Он встал и вышел из комнаты, не прощаясь.

На другой день Смолин получил от Валерии записку. Артистка приглашала его к себе вечером, как будто ничего не случилось. Но Смолину уже нельзя было задерживаться в Феодосии. Петров ежедневно звонил из Севастополя, информируя о ходе работ, и деликатно намекал, что присутствие руководителя необходимо. Смолин ответил Валерии коротким письмом, в котором просил извинить его за горячность и выражал надежду, что их дружеские отношения не изменятся.

Но ссора повторилась… и неоднократно.

Для самолюбия Смолина выезды в Феодосию были мучительны. Прошедшей осенью, когда основные работы проводились в районе Карадага, его встречи с Радецкой совершались как бы сами собой, и их сближение казалось вполне естественным. Это было постепенное развитие дружеских отношений двух заинтересовавших друг друга людей, живущих в маленьком городе. Но теперь работа лаборатории сосредоточилась в Севастополе, и в Феодосии ему, собственно, нечего было и делать.

Да и встречи с Радецкой стали теперь случайными, так как в Ялте шла съемка нового кинофильма, и киноактриса появлялась в Феодосии редко, приезжая туда отдохнуть два-три раза в месяц.