Сокровище Черного моря

— Алхимия!.. — пробормотал Калашник, отходя от стекла и оглядываясь по сторонам. Ну, так вот. Я полагаю, что любой из аквариумов можно приспособить для ваших опытов. В каждом концентрация живого вещества такая, что вода, очевидно, будет быстро насыщаться этим вашим… ферментом.

— Да, да, — ответила Ольга машинально. Сердце ее забилось. Ей почудилось, что она слышит голос Смолина. Она уже не понимала, что говорил Калашник. Да, это его голос… Звуки шагов на лестнице. Дверь распахнулась.

На пороге появился профессор Смолин. Он бросил быстрый взгляд на Ольгу, перевел глаза на Калашника. Лицо его стало каменным.

— В чем дело, Ольга Федоровна? — спросил он резко. — Почему здесь посторонние?

Ольга вспыхнула. Смолин никогда не говорил с ней таким тоном. Она посмотрела на него умоляющим взглядом. Но Калашник предупредил ее.

— Ольга Федоровна показывала мне культуры по моей просьбе, — сказал он угрюмо. — Я не подозревал, что вы можете иметь что-либо против этого. Впрочем… это ваше дело.

Он стремительно пошел к двери, так что Смолин невольно посторонился.

— Это, конечно, мое дело, — с яростью повторил он слова Калашника. Но я не понимаю смысла таких посещений при вашем… отношении к моей работе. И имею право трактовать его определенным образом.

Калашник остановился в дверях. Повернул посеревшее, искаженное лицо к Смолину.

— Полагаю, что это посещение будет последним, — сказал он хрипло. Можете трактовать его, как хотите!

Он оттолкнул стоящего на дороге Петрова и вышел, хлопнув дверью.

Глава 14 ГИБЕЛЬ ГИГАНТОВ

Рабочий день Петрова неизменна начинался с посещения аквариальной. Он обходил все аквариумы, осматривал растения, брал несколько экземпляров из каждого бассейна, чтобы сделать анализы и измерения скорости роста, и фиксировал в дневниках все изменения, происшедшие за ночь. Драгоценные культуры гигантской водоросли Аркадий обычно рассматривал последними. Они были в четвертом самом крайнем помещении аквариальной.

В то утро Аркадий также обошел все аквариумы и ему осталось обследовать только бассейн с гигантской филлофорой.

В свете раннего утреннего солнца филлофора испускала нежно-розовое сияние. Уже первое впечатление от ее цвета слегка удивило Петрова. Это был не тот чистый тон, сохраняющий цветовую ясность при любой яркости — от густопурпурного до нежнорозового оттенка. К нему совершенно отчетливо примешивалась буроватая подцветка, какую можно заметить осенью на увядающем листе.

Петров подошел к стеклу несколько озадаченный. До сих пор развитие пигмента у этой формы шло в сторону сгущения красного цвета, — побурение было новостью. Он поднялся по лесенке, заглянул в аквариум сверху и сразу заметил что-то неладное. Аркадий обладал исключительной зрительной памятью, натренированной в наблюдениях над изменчивостью живых организмов. Утренние впечатления у него накладывались на впечатления прошедшего дня, и глаз фиксировал мельчайшие отклонения. По утрам Петров без всяких измерений, сразу улавливал, насколько за ночь разрослось его детище, — гигантская форма филлофоры. В это утро он не заметил изменений в росте растений.

Он спустил в бассейн огромные щипцы, сконструированные им для извлечения растений, отщипнул большую ветвь, поднял… Развернул на ладони мокрое, слизистое слоевище, расправил пластинки… По краю красной ткани шла бурая кайма омертвения.

Всем существом Петров ощутил, что произошло непоправимое несчастье. Во рту у него пересохло. Он бросил извлеченную ветвь. Вытащил другую, посмотрел. Не спускаясь с лесенки, бросил, достал третью. Картина была все та же. Край, где шел рост водоросли, где делились гигантские клетки, где растительная ткань обычно сияла свежестью окраски, теперь был поражен смертью, уже переходившей в разложение.

Петров растерянно оглянулся. Рванул воротник рубашки — влажная теплота комнаты вызвала у него обильную испарину — и судорожно вздохнул.

— Культура погибла! — сказал он громко, и яростным, отчаянным шепотом выругался.

Медленно спустился он с лестницы и остановился у стекла, тупо, без мыслей уставившись на погибающую филлофору. Им овладела странная вялость и даже безразличие. Он знал по опыту, что умирающее растение ничем нельзя вернуть к жизни.

Как автомат, не чувствуя под собою ног, Петров поднялся наверх. Час был ранний, в лабораториях никого не было. Он свалился на стул у телефона, набрал номер. Смолин долго не отзывался. Наконец в трубке раздался хрипловатый после сна, преодолевающий зевоту голос:

— Слушаю.

— Евгений Николаевич, — торопливо сказал Петров, — культура погибла!

Короткая пауза. Петров дрогнувшим сердцем почувствовал, как ошеломлен Смолин.

— В большом аквариуме? — услышал Петров тревожный взволнованный вопрос.

— Да, — ответил Аркадий.

Опять напряженная тишина, прерываемая только шорохом в микрофоне.

— Сейчас буду, — негромко произнес Смолин.

Звук опустившегося рычага. Петров не отнимал трубки от уха, пока в ней не зазвучал равнодушный сигнал отказа. Тогда он поднялся, коротко вздохнул, повесил трубку и пошел вниз.