Сокровище Картахены. Береговое братство. Морские титаны (сборник)

– Что? Отчего не говоришь ты со мной откровенно, Эльмина? Вот уже месяц я замечаю в тебе разительную перемену: ты бледна, мрачна, постоянно взволнована, порой я подмечала на твоих щеках следы едва стертых слез. Разве ты полагаешь, что я слепа, что я равнодушна к тебе? Нет, нет, дорогая моя, я все видела с первого же дня. Это началось после того разговора с отцом.

– Правда, – пробормотала донья Эльмина, опустив голову.

– Но дружба должна прежде всего быть скромна, и я молчала. Я видела, что в твоем сердце горе, и, быть может из гордости, ты не хотела открывать мне ничего. Я ждала, когда твое сердце переполнится, и тогда ты станешь искать облегчения от тяжелого гнета горести, разделив ее со мной.

– Спасибо, Лилия, ты добра и ты любишь меня.

– Да, люблю, Эльмина, и гораздо сильнее, чем ты полагаешь. Что же касается веселости, в которой ты упрекаешь меня…

– Я ни в чем тебя не упрекала, – с некоторой живостью перебила донья Эльмина, между тем как легкая краска покрыла ее прелестное личико.

– Веселость, в которой ты упрекаешь меня, лишь напускная. Притворяясь веселой, я хотела вызвать на твоих губах мимолетную улыбку. Мне не удалось, – стало быть, я не права. Прости меня, Эльмина. Впредь мой смех не оскорбит твоего горя.

Последние слова были произнесены Лилией с выражением такого нежного сочувствия и искренней дружбы, что Эльмина вскочила и кинулась в объятия подруги, заплакав навзрыд.

Воцарилось продолжительное молчание. Обе девушки плакали.

– Ты права, – вновь заговорила Эльмина, – я жестоко страдаю, мое сердце надрывается, ты угадала часть моей тайны. Выслушай же меня, ты узнаешь все.

– Одни ли мы здесь? – спросила Лилия. – Подожди.

Она поднесла к губам золотой свисток, на золотой цепочке висевший у нее на шее, и свистнула.

Прошло несколько минут, и послышались тяжелые шаги по паркету. Дверь отворилась, и негритянка лет сорока с улыбкой появилась на пороге.

Негритянка эта, должно быть, в молодости была очень хороша собой. Ее умное лицо дышало кротостью и добротой, но в то же время имело выражение твердости.

– Мама Кири! – ласково обратилась к ней Лилия. – Мы с кузиной Эльминой должны переговорить о важном деле, но боимся, как бы нас не подслушали. Будьте добры, покараульте, чтобы никто не подходил близко.

– Не беспокойтесь, мои милые, никто не подойдет, я позабочусь об этом, только постарайтесь, нинья[12] Лилия, выведать наконец тайну ниньи Эльмины. Нехорошо для молодой девушки замыкать в сердце свое горе.

– Да я стараюсь, – со смехом ответила Лилия, – изо всех сил стараюсь, мама Кири.

– Хорошо, девочки, можете щебетать без боязни, словно птички божьи – они такие же чистые и невинные, как вы! – а я покараулю.

Негритянка вышла с доброй улыбкой на лице.

Кузины дождались, пока она затворила за собой дверь.

– Любезная Лилия, – начала тогда Эльмина, – обещай не смеяться надо мной. Это будет скорее история моих переживаний, а не изложение каких-то важных событий, которые меня печалят или тревожат.

– Говори, друг мой! Разве я не часть тебя самой?

– Правда. Слушай же. Ты знаешь моего отца, дона Хосе Риваса де Фигароа, и мне, стало быть, нет нужды описывать тебе его надменный нрав, суровую заносчивость и непреклонную волю, перед которой все должно склоняться. Мое появление на свет стоило жизни моей матери. Раннее детство мое было печально и одиноко, я оставалась на руках невежественных и злых невольниц. Когда я развилась настолько, чтобы осознавать, что происходит вокруг меня, когда я увидела все эти несправедливости, эти беспричинные вспышки гнева, эти строгости, которые ничем не оправдывались, я ужаснулась: мои наклонности, все мои стремления – все было перевернуто с ног на голову. Сознаться ли тебе, моя дорогая Лилия? Мне страшно, но я не люблю своего отца!

– Ах, Эльмина, какая страшная мысль! Этого быть не может!