— Нет её, — резко ответила Мама Мира, поворачиваясь ко мне лицом, выглядевшим жёстким.
На сердце моё упала тяжесть.
— А где она? Когда вернётся? — спросил внезапно пересохшим ртом.
— Не знаю я, где она! — я раздражением почти выкрикнула женщина. — Возможно, уже не вернётся. Ничего сказать не могу.
— Как это так — она не вернётся? — пролепетал я.
— Другому я бы не сказала, не стала бы вообще разговор вести и цацкаться, но тебе скажу, ибо обязана: теперь я о ней ничего не знаю и ничего сказать не могу.
— Почему?
Мама Мира помедлила, затем достала мятую записку в треть листа ученической тетради и сунула мне в руки со словами:
— Сегодня рано утром ушла. Ещё до рассвета. Тайно. Ничего не сказав. Только это она мне и оставила на прощанье. На, читай!
Я взял и увидел следующие слова: «Мама, я уезжаю туда, где меня никто не найдёт. Не ищи. Если захочу, то сама сообщу о себе…»
Глупо вопросил:
— Это Олеся написала?
— А кто ж ещё? Вот так — я растила её, растила, глядела за ней во все глаза, а она вдруг так со мной поступила. Упорхнула неизвестно куда. Тайно! Ни слова не сказала мне! Будто я и не мать ей!
— А куда? К кому? Вы не знаете?
— Сказала же, что не знаю!.. Дай сюда записку, только она одна мне и осталась!
— Куда-то и к кому-то она же уехала! Не в чистое же поле!
— Куда, к кому — да разве я знаю! Знала бы к кому, кто её обольстил, то в «мясорубку» бы затолкала или в «плесени» утопила!..
— Кто мог обольстить Олесю? — не смог я удержать вопроса, сердце кольнула едкая ревность.
— Сама сижу и гадаю. Ты на неё глядел сияющими глазами да ещё один моложавый красавчик с седым бобриком на голове сюда дважды являлся, всё подольститься норовил, выспрашивал и фотографии показывал какого-то пропавшего в Потерянном Мире стрельца, ей комплименты расточал… Эх, Олеся! — похоже, из глаза женщины поползла предательская слеза, и Мама Мира отвернулась. — Олеси теперь здесь нет, зря шёл сюда, напрасно подошвы протирал.
Меня пригнул к земле невероятно тяжкий груз. Что поделаешь, как был я неудачником в любви, так и остался…
Мне оставалось повернуться и уйти, но тут я вспомнил про Николая и мысленно обругал себя мысленно: эгоист, жуткий эгоист, думаешь только о себе! Не одному тебе жизнь не кажется мёдом, совсем не думаешь о других. Не одному тебе плохо на белом свете, немало и других бедолаг…
Каюсь, но я презрел данную мне клятву, начисто забыл про неё, выпалив:
— Я пришёл к вам от Николая.
Мама Мира посмотрела на меня недоумевающими глазами:
— Какого Николая?