Сокровище Родины

Строго говоря, мне положительно нечего было жалеть в этой жизни. И на восток я отправился, потому что жил на свете один-одинёшенек. Ни особенных связей с землёй не было у меня, ни родных, ни близких, и жизнь никогда не улыбалась мне особенно, а между тем, когда явилась опасность расстаться с этою жизнью, я радовался, что опасность эта миновала.

IX

Я не знаю, какая судьба постигла капитана несчастного керосинщика и остальной экипаж. Больше мне не пришлось увидеть их.

Меня, связанного, снесли с юта на баржу, которая была уже подтянута к борту парохода, и опять положили на палубу лицом кверху.

Кто-то накинул мне на голову тряпку, очевидно, в предупреждение солнечного удара.

Смерти моей положительно не хотели.

Тряпка, однако, закрыла мне глаза. Вскоре по лёгкому крену зашевелившейся баржи я понял, что мы пошли под парусами.

Вокруг слышался говор на непонятном мне языке. Говорили довольно тихо. Вероятно, делёж добычи был окончен, и не было причин для спора…

Утомлённый бессонною ночью, пережитыми впечатлениями, борьбою и непроизвольным положением связанных рук и ног, я впал в полузабытьё, сквозь которое перестал сознавать окружающее…

Мне казалось, что я, покачиваясь, несусь в воздушном пространстве, и несусь куда-то далеко-далеко, откуда и вернуться нельзя…

Вернула меня к действительности остановка баржи.

Судя по толчку, с которым она остановилась, мы приткнулись к песчаной отмели берега.

Здесь меня развязали. Я мог расправить тело и оглянуться.

Баржа стояла действительно у отмели, шагах в пятнадцати от берега. Впереди высились горы, сзади расстилалось море.

Я посмотрел направо и налево: парохода нашего не было видно. Они отвезли меня достаточно далеко, и теперь я был всецело в их власти. Теперь, если бы даже и вернулась на риф наша шлюпка с помощью, помощь эта была для меня не действительна. И тут только, поняв, что исчезла для меня всякая надежда на спасение, я увидел, что до сей минуты верил ещё в него и ждал.

Я ждал бессознательно, но обманувшись в своём ожидании, глубоко почувствовал это, и в первый раз мне стало тоскливо и страшно.

Один из черномазых дал мне пинка и показал знаком, чтобы я слез вслед за другими в воду…

У этого черномазого в руках был круглый деревянный, обтянутый кожею щит и копьё, которым он пригрозил мне на всякий случай, для вящего, вероятно, внушения…

Я снял купленные в Порт-Саиде холщовые башмаки, взял их в руки, засучил панталоны и сошёл в воду, послушно зашлёпав по ней по направлению к берегу…

Черномазый со щитом шёл за мною по пятам.

На берегу он потребовал от меня, чтобы я отдал ему башмаки. Я, конечно, отдал. Он поставил их на песок, влез в них ногами, потоптал, сделал несколько шагов, остался недоволен и махнул рукою. Он скинул башмаки и показал мне, что я могу взять их обратно.

Босиком ему было удобнее…

Я этому очень обрадовался, потому что мелкие ракушки, усеявшие песок, пребольно давили и резали подошвы…

Платье и рубашка на мне были изорваны. Вместо шляпы, утраченной ещё во время борьбы, была пожертвованная мне неизвестным милостивцем тряпка, которую я обвязал наподобие чалмы.

Мы вышли на берег у пригорка, довольно высокого, и теперь направились к нему.

Приближаясь, я увидел, что попал в страну не вовсе пустынную, но с известными признаками общественной жизни.

По крайней мере, на пригорке торчало сооружение человеческих рук — нечто вроде устроенной из жердей вышки, служащей, вероятно, береговым знаком.

В самом пригорке была сделана пещера с входом, защищённым земляным валом. Из пещеры вышли нам навстречу люди — как оказалось впоследствии, проводники верблюдов. Верблюды лежали по другую сторону пригорка в тени…

В пещеру вошли не все, вероятно, главные только. Остальные расположились на берегу и стали раскладывать костёр. Меня посадили тут же поодаль и снова связали мне руки, закрутив их назад.

Одну минуту у меня мелькнула мысль: «А что как этот костёр — не для кого иного, как для меня, чтобы сделать из меня жаркое?»

Но над костром устроили небольшой треножник из палок и привесили к нему маленький котелок, куда налили воды из принесённого с баржи бочонка, очевидно, захваченного с парохода…

Воду засыпали крупою и, когда она вскипела, заправили её кусками сала.

Удушливый чад от этого варева доносился до меня ветром и вовсе не возбуждал аппетита. Впрочем, есть мне не хотелось…

X

Позавтракав, или пообедав (уж Бог их знает), черномазые принялись переносить с баржи на берег награбленные на пароходе вещи. Поживиться им там пришлось немногим. Керосина, составлявшего груз, они не тронули и удовольствовались, очевидно, имуществом капитана, его помощников и матросов.

Они вынесли несколько сундуков, узлы с платьем, тюфяки, мотки верёвок и свёртки парусины.

Когда всё это было уложено на верблюдов, караван тронулся прочь от моря.

Часть народу осталась на барже.

Приставленный ко мне воин погнал меня перед собою вслед за караваном.

Верблюды были одногорбые, маленькие и шли не особенно быстро, так что следовать за ними было не трудно.