Сокровище Родины

— О, без сомнения обещаю.

Я повеселел и согласился.

Американец взял на этот раз с меня довольно солидную плату.

Мы вышли в Красное море, самое жаркое, потому что в нём вода — как в огромном котле, нагреваемом с одной стороны пустынной Аравией, с другой — накалённым материком Африки. Жара стояла как на полке́ в бане. Воздух был густо насыщен водяными парами. Влаги в нём было до девяноста пяти процентов. Вечером она осаждалась, покрывая пароход как испариной и, собираясь на тентах, лилась с них ручьями. На палубе натекали большие лужи, как после сильного дождя.

Здесь, в Красном море, в первый раз увидал я летучих рыбок: маленьких, словно бабочки. Они стаями неслись над водою, ныряли и снова выпархивали.

В первый же вечер странное зрелище представило из себя освещение неба: с одной стороны алел, как зарево, румяный закат, с другой — светила луна с ярким зелёным отражением в море.

Спал я на циновке на палубе, с наслаждением растянувшись на досках и подложив, не под голову, а под шею только, гуттаперчевую надувную подушку. О тюфяке и думать было нечего, о пуховой подушке тоже: они слишком увеличивали жар и слишком грели.

Мы прошли мимо маяка, название которого оказалось не «Даделус», как неверно расслышал я, а «Дедалус».

Положение его поистине замечательно и в высшей степени своеобразно. Стоит он среди открытого моря. По горизонту не видно ни клочка земли: вода и небо только. Под самым маяком тоже нет земли, плещут волны, и высовывается он прямо из них на тонких железных подставках, как на паутинных ножках.

Скала, на которой утверждён он — подводная, на несколько футов ниже поверхности моря. На этой скале сделаны железные устои, а на них — железная будка с фонарём. Вот и всё.

И там, в этой раскалённой солнечными лучами будке, среди воды всё-таки живут люди и руководят освещением маяка.

Мы прошли мимо него настолько близко, что простым глазом можно было различить не только переплёт устоев, фонарь и перила балкончика, окружающего будку, но окно в ней и два стоявших на нём цветочных горшка с зеленью.

Я стоял на палубе и смотрел во все глаза. Ни в окне, ни на балкончике нельзя было различить живого существа.

Вероятно, люди спрятались от солнца, но конечно не пропустят идущий мимо пароход и смотрят на нас откуда-нибудь из глубины в бинокль или подзорную трубку.

Но кто эти люди, и зачем больная в Порт-Саиде поручила мне махнуть им платком три раза? Что это значит?

Кто эта больная русская, какая связь у неё с жителями маяка, и какое имеет она к ним отношение?

Напрасно любопытство дразнило меня этими вопросами. Они казались мне настолько таинственными и непонятными, что я не мог даже сделать по этому поводу хоть каких-нибудь предположений или догадок.

Мне оставалось только точно исполнить данное мною обещание.

И, проходя удивительный по своему положению маяк «Дедалус», я махнул три раза платком, как мне это было указано.

Тогда я не мог узнать, видели мой сигнал или нет, и только впоследствии пришлось мне удостовериться, что видели.

VI

На другой день с утра море заволновалось, и подул горячий, не принёсший никакой прохлады ветер. Мало-помалу палубу и всё, что было на ней, стала покрывать мельчайшая пыль, нежная, как пудра. Воздух вдруг сделался сухим и пожелтел. Жар усилился. Волнение развилось такое, что вода начала захлёстывать через борт. Наконец совсем жёлтые сумерки окутали всё кругом, и только солнце виднелось сквозь них большим медно-красным кругом. Пыль неслась вместе с ветром, застилая горизонт и затрудняя дыхание. Кожа сохла и морщилась. Ни до чего нельзя было дотронуться — всё покрывал густой слой пыли.

Это была гроза внутренних степных пространств Африки, так называемый хамсин, гораздо менее, правда, опасный на море, но всё-таки очень неприятный.

Маленький пароход-керосинщик, на который попал я по воле судьбы, болтался на волнах, как ванька-встанька. Его неумолимо бросало из стороны в сторону, и качка вызывала невольную досаду и увеличивала дурное расположение духа, в котором я находился и без неё. Морскою болезнью я не страдал. Это казалось большим облегчением.

Нас качало и обдавало пылью в течение, по крайней мере, трёх часов. Затем ветер начал стихать, и волны — укладываться.

К вечеру настолько стихло, что мы, ощутив оттого достаточную приятность, решили провести время весело. У капитана нашлись апельсины и белое лёгкое вино. Сделали крюшон, который имел серьёзный, впрочем, недостаток, потому что его приходилось пить тёплым. Льду не было. Американцы, однако, нашли напиток слишком слабым и стали прибавлять к нему коньяку.

Не рассчитали ли они своих сил, или уже чересчур усердно сдабривали тёплый крюшон коньяком, только через некоторое время они сильно захмелели.

У меня тоже голова слегка закружилась. Я прилёг отдохнуть.

Помню, заснул я быстро, словно камень в воду канул. Меня охватил какой-то тяжёлый, давящий сон…

Проснулся я от неожиданного толчка. Пароход дрогнул и остановился.