Сокровище Родины

Я шёл, руководствуясь картой, масштаб которой был точно определён. Нужна была большая осмотрительность, чтобы руководствоваться этим масштабом и не пропустить поворота с большой дороги в лес на тропинку.

Мне посчастливилось найти её после недолгих поисков и, войдя в лес, я как-то инстинктивно замедлил шаг и стал пробираться с некоторой опаской.

Жаркий ночной воздух действовал на меня размягчающе, стоявший в нём аромат пряностей одурял голову, очертания дерев в сумраке принимали фантастические формы, и светящиеся жуки, как блуждающие огоньки, мелькали кругом, то бесшумно теплясь на ветвях кустов, то передвигаясь и сверкая.

Только что народившаяся новая луна выглядывала сверху, увеличивая своим серебряным светом таинственность обстановки.

В эту южную томительную ночь в тропическом лесу было мучительно сладко. Хотелось неги и покоя, волшебных грёз, неиспытанных тихих мечтаний, ласки. Казалось, всё кругом располагало к этому.

А между тем я шёл, отравленный внутренне своей горечью, и невольно вспоминались слова Капитана «Дедалуса», что на его корабле на несколько тысяч фут над землёю было гораздо меньше опасности, чем здесь на земле, среди людей!

И действительно, там хоть носишься в заоблачных сферах и если погибнешь, так знаешь, по крайней мере, за что: за то, что дерзновенно осмелился проникнуть в них; а здесь тебе грозит исподтишка вооружённая ядом рука какого-нибудь Сарматова, готового из-за пустяка отнять у тебя и жизнь, и счастье.

Даже девственная прелесть этой ночи в этом дивном, чарующем лесу была осквернена людьми.

Приближаясь к полянке, я издали между стволов дерев увидел на ней двигавшиеся белые тени.

Я приостановился, чтоб разглядеть их, но издали не мог разобрать, что они делали там.

Едва дыша, медленно передвигая ноги, стал я неслышно подвигаться вперёд и придвинулся настолько близко, что мог увидеть и понять смысл того, что увидел.

На полянке было человек двадцать народу: у иных головы были обмотаны белыми чалмами, другие были простоволосые, но все они были закутаны в белые плащи, серебрившиеся на лунном сиянии.

Они медленно двигались, сходились и расходились группами и сдержанно разговаривали, плавно размахивая руками.

Я спрятался за дерево и отлично мог разглядеть всё.

Освещённая луною полянка была передо мною как на ладони, и я, скрытый в темноте, видел всякую подробность на ней, как зритель на хорошо освещённой искусным электротехником сцене.

Но только готовившееся на этой сцене представление было слишком ужасно, чтобы смотреть на него равнодушно.

А между тем до поры до времени я должен был оставаться именно бездействующим зрителем, потому что одному мне против двадцати человек ничего нельзя было сделать.

Со стороны, ближайшей ко мне, на полянке были врыты два столба и вокруг них складывали костёр из хвороста, и хворост этот украшали цветами.

Я знал уже от Джуди, что полянка была расчищена поклонниками Кали для их жертвоприношений.

И теперь мне пришлось увидеть воочию приготовления к этому страшному делу.

Сегодня у них большой, по-видимому, праздник: сегодня будут сожжены две жертвы, для них врыты столбы и разложен убранный цветами хворост.

Такое торжество, очевидно, происходит редко.

Я уже догадался, кто одна из готовящихся жертв.

Кажется, всё было уже готово, и я недоумевал, чего они медлят, хотя каждой секунде их промедления я радовался, если можно было только испытывать это чувство в том положении, в котором я находился.

При внезапном спуске «Дедалуса» этими людьми, конечно, должен был овладеть панический страх, воспользовавшись которым можно было освободить несчастных, приговорённых ими безвинно к смерти.

Весь вопрос был в том, сколько ещё осталось времени до полуночи. Мне удалось взглянуть на часы: было только двадцать минут двенадцатого, оставалось ещё целых сорок минут до условленного с Капитаном «Дедалуса» часа, и за это время всё могло быть кончено, если капитану не придёт в голову спуститься немного раньше.

Но он мог также и опоздать, не рассчитав времени точно, и тогда всякая надежда была потеряна.

XXXIV

Люди в белом продолжали переходить по полянке и переговариваться, потом по чьему-то знаку они остановились, смолкли и запели тихим, сдавленным, заунывным напевом.

Издали это пение можно было принять за отдалённый рокот морских волн, оно словно переливалось и перекатывалось.

Толпа расступилась и среди неё повели жертв к готовым кострам.

Это была жена капитана и бедный Джуди, которого я узнал сейчас же. Руки у них были скручены назад, рты завязаны.

Женщина шла совершенно безучастно, словно не понимала, что делали с нею, не глядела по сторонам, глаза её были обращены кверху, к небу, и они горели тем самым выражением, которое было у неё, когда она пела свою призывную песнь: «Приди, мой желанный, Мой милый, приди!»

Джуди, как пойманный зверёк, оглядывался, словно искал помощи, хотя тоже послушно повиновался своим палачам.

Их подвели к кострам и стали привязывать под не умолкавшее и не изменившее своего ритма пение.