Сокровище Родины

— Только у меня насчёт пенендзов плохо. Не раздобылся ещё презренным металлом, — заявил Корецкий, небрежно разваливаясь на стуле.

— С этой стороны задержки не будет, — пошутил его собеседник, достал из кармана двугривенный, кинул его на стол и крикнул половому: — Эй, малый, сооруди нам графинчик, с приличною нашему званию закуской, как говорят господа артисты! Я, — обратился он к Корецкому, — терпеть не могу один прохлаждаться, а вот если подвернётся хороший человек, так с большим удовольствием!

— А как вас по имени, по отчеству? — осведомился Корецкий, польщённый, что его второй раз назвали хорошим человеком.

— Крещён Иваном, звали Степаном, а прокликали Ершом. Так на эту кличку и отзываюсь. А вас как?

— Меня-то?

— Да.

— Галактионом зовут, а по прозвищу Стрюцкий.

— Не слыхал что-то!

— Я не здешний.

— Издалека приехали?

— Не то чтобы очень издалека, туда не попадал ещё, а так по белу свету околачиваюсь.

— Сам себе господин, значит?

— Это вот уж именно сам себе господин! Птица перелётная.

— Ну, что ж, курица — тоже птица, а и она пьёт. Не угодно ли? — рассмеялся Ёрш, наливая в стаканчик водку, которую подал половой с двумя солёными огурцами. — Это продовольствие, — пояснил Ёрш, кивнув на водку и огурцы, — на закулисном языке «вино и фрукты» называется! Так у нас и кричат актёры, чтоб им пусто было: «Ёрш, — говорят, — принеси вино и фрукты!..»

— Я театральные порядки знаю, тоже при этих палестинах околачивался, — заявил Корецкий.

— Ну, вот, значит, мы с вами, как это говорится, одного поля ягода, — хихикнул Ёрш. — Выпьем!..

Корецкий тоже хихикнул. Он уже видел, что его новый знакомый «одного с ним поля ягода» и не потому только, что оба они возле «театральных палестин» околачивались.

— Рыбак рыбака видит издалека, — проговорил он.

— Вашими бы устами да водку пить! — произнёс Ёрш.

И они стали пить, а по мере того, как пили, видимо, чувствовали друг к другу всё большее и большее расположение.

— Чудной это народ — актёры, — начал Ёрш, возвращаясь снова к театру, — фантазии имеют разные, фантазией и живут только…

— А что? — спросил Корецкий, очень внимательно потягивая водку и рассеянно слушая.

— Да как же! Ведь, вот хоть бы это дело трагика Ромуальд-Костровского; ведь уж и пойман человек, и сознался, а они, то есть актёрская братья, не верят…

— Как же это не верят?

— А так, в особенности есть там комический актёр — Козодавлев-Рощинин, так он так и кричит: «Не верю, чтоб Ромуальд-Костровский убил, у меня, говорит, есть данные, что убийца — другой совсем человек…» Блажные люди — сами посудите… если он уже сознался…

Корецкий вдруг насторожился, но Ёрш, захмелев немного, сейчас же заговорил о другом, как оно и свойственно человеку выпившему перескакивать с одного предмета на другой. Через некоторое время он уже говорил Корецкому «ты» и задушевным голосом сообщал ему конфиденциально:

— Надоел мне этот театр хуже горькой редьки! Что, в самом деле, они думают? Я и без них проживу, в лучшем виде проживу… Я с ними расплевался сегодня и ушёл. Пусть без меня делают, что хотят. Ты как думаешь, а? Я вот теперь гуляю, потому волю чувствую. Вот и с хорошим человеком встретился. Ведь ты, Стрюцкий, — хороший человек, а?..

XX

Они вышли из трактира вместе и повернули по направлению к реке. Река была большая, судоходная с отлогим песчаным берегом.

— Я тут люблю на солнышке на песочке пригреться и поспать, — сентиментально стал объяснять Ёрш, — а ты реки не любишь?

— Почему ж ты думаешь, что я не люблю реки? — обиделся Корецкий.

— А выкупаться хочешь?

— Чего ж, можно и выкупаться.

— А вдруг утопленник за ногу схватит?..

Корецкий поёжился и возразил:

— Будет вздор болтать! А ты мне вот что скажи: как это ты говорил, что актёр Козодавлев-Рощинин не верит, что трагик виноват, и какие такие у него есть данные?..

Ёрш равнодушно достал кисет с табаком и стал себе крутить из газетной бумаги цигарку.

— А кто его знает! — ответил он. — Слышал я, как он в уборной надрывался, до хрипу кричал…

— Что же он кричал?

— Что видел, дескать, документ…

— Документ?

— Да. Вексель.

Ёрш опустился на землю и сел. Корецкий тоже подсел к нему. Движения его сделались вдруг нервны. Начинавший разбирать его хмель как будто сразу прошёл.

— Вексель? — переспросил он. — Какой же вексель, у кого он видел его?

— У Корецкого, якобы, оборванца, — нехотя продолжал Ёрш, — он так и говорил «у Корецкого, оборванца», я помню… Он говорил, что докажет, что Ромуальд-Костровский не виноват, непременно докажет, что виноват не Ромуальд-Костровский, а этот самый Корецкий…

— Как же это он докажет?

— По документу, значит!.. Да тебе-то что?

— Мне? Ничего, — спохватился Корецкий и разлёгся на спину. — Я только думаю, что дурак этот Козодавлев-Рощинин.

— Отчего дурак?

— Хочет доказывать, а кричит громко об этом; нешто так доказывают! Нужно это втайне делать, чтоб никто не знал… Не его ума это дело, сразу видно. Так он говорит, что видел вексель?

— Видел.