Сокровище рыцарей Храма

Походами в такие солидные и отнюдь не дешевые заведения он приподнимал себя в своих глазах. Сидя в окружении белоснежных накрахмаленных скатертей и о чем-то воркующих дам полусвета, Семиножко представлял себя богатым господином, жуиром, и его крестьянская сущность становилась микроскопически маленькой, почти незаметной. Мысли пристава освобождались от разных наслоений, и он воспарял к невиданным высотам.

Так получилось и на сей раз. Прихлебывая кофе маленькими глотками (фарфоровую чашечку Семиножко держал своими толстыми пальцами-обрубками манерно, оттопырив мизинец) и мечтательно прищурив глаза, пристав думал, что жизнь не такая уж плохая штука, особенно когда в ней намечаются некоторые перемены к лучшему. Дело оставалось за малым: найти Ваську Шныря и вытрясти из него душу вон — пока мазурик не выведет пристава на пока неизвестного ему Петрю.

К сожалению, Серега Матрос не знал фамилии этого человека. Во время разговора с Графчиком Васька называл Петрю румыном, но Семиножко подозревал, что он вполне может быть и молдаванином. А тех и других в Киеве был воз и маленькая тележка. И добрая половина из них носила имя Петр.

В общем, все выходило на то, что нужно искать Шныря. Вот уж когда воистину на человеке сходится клин, уныло подумал Семиножко… и вдруг похолодел. Ах, гадюка семибатюшная! Ах, змей подколодный! Что удумал!

Семиножко показалось, что он понял, почему Шиловский дал отбой по делу Васьки Шныря. Надзиратель, похоже, решил лично заняться этим делом. А зачем? Понятно зачем. В груди у пристава запекло, будто там загорелся огонь, и он тут же возненавидел Шиловского как самого наипервейшего своего врага.

Этот умник хочет перейти ему дорогу! Шиловский решил отстранить пристава от расследования, чтобы не делиться. Накося, выкуси! Пристав едва не скрутил смачную дулю, чтобы плюнуть на нее, как учила его родная бабка-ворожея, да вовремя спохватился: все-таки присутственное место, кругом приятные благовоспитанные мамзели в шелках и кринолинах…

Торопливо допив кофе, который теперь по вкусу напоминал ему касторку, настоянную на горелой резине, он расплатился и как ошпаренный покинул кофейню «Люрс и Штифер». Семиножко торопился на встречу со своим самым способным и деятельным агентом, которого пустил по следу Васьки Шныря. Он дал ему на расходы полста и посулил в случае удачи добавить еще «катеньку».

С агентом пристав встречался на конспиративной квартире, которая была домом свиданий. В этом доме на втором этаже жила так называемая «полушелковая» проститутка по имени Секлетея, или — по-простому — Секлета, скрывающая свое ремесло под вывеской акушерки. Естественно, ей приходилось принимать клиентов только днем, но от этого она сильно не страдала.

Закончив свои дневные заботы, Секлета вливалась в «сливочный» слой киевских проституток — «дам с девочками». Эти «барышни» маскировались под порядочных женщин, используя для прикрытия хорошенькую девочку под видом дочки. Разумеется, ребенка они брали напрокат для прогулок в людных местах, посещений кафе и ресторанов.

«Военная хитрость» срабатывала стопроцентно: охотников завести интрижку с красивой замужней дамой было куда больше, нежели платить за ласки навязчивой проститутки. Вечером «дама с девочкой» Секлета превращалась в интересную, загадочную вдову Селестину, которую переполняла скорбь по мужу-офицеру и дворянину, героически погибшему где-то под Перемышлем или в Карпатах.

Знакомый образ: «…Всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна. И шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…» Мрачный креп, густая вуаль, опущенная на лицо, придавали Секлете-Селестине строгий, неприступный вид, который притягивал к себе искателей острых ощущений со страшной силой.

А утром «вдовушка» Селестина в шелковых панталончиках с шитьем, сладко потягиваясь, брала с туалетного столика несколько десятирублевых банкнот и забывала навсегда имя вчерашнего воздыхателя. Следующим вечером ее снова можно было увидеть в другом парке или дорогом ресторане с очередным респектабельным поклонником, которому она рассказывала по новой все ту же «скорбную» историю.

Нужно отметить, что талант у Секлеты был и впрямь незаурядный. Она сводила с ума мужиков не раз. «Тебе бы в актрисы податься», — говаривал ей восхищенный Семиножко. Секлета лишь загадочно посмеивалась.

Она не была его агентом, но иногда, как бы походя, сообщала ему весьма интересную и даже ценную информацию. К сожалению, воспользоваться этой информацией в полной мере Семиножко не мог — не тот уровень; Секлета вращалась в кругах, которые были гораздо выше того «дна», где хозяйничал пристав. Ее клиенты были не ниже чина коллежского секретаря. (Если, конечно, не считать господ офицеров военного времени; многие из них были с деньгами, но не имели дворянского звания.)

Иногда Семиножко подумывал: а не передать ли Секлету в распоряжение Шиловского? Надзиратель и помоложе, и посимпатичнее, к тому же умен, красноречив. Он мог бы использовать Секлету-Селестину на полную катушку.