Сокровище рыцарей Храма

— Хозяин, шо ты так волнуешься? Таперича усе умные люди стали революционерами. Знающие люди балакают, шо скоро будет большая война, яка принесет нам свободу. А за нее надо бороться, — каждодневное общение с городским пролетариатом сильно сказалось и на лексике Ионы; он разговаривал на характерном для Малороссии суржике — смеси украинского и русского языков.

— Ты дурак! — взвился Ваник. — Твоя борьба, Ион, принесет мне разорение, а тебе — каторгу! Городовой уже интересовался, чем занимаются мои служащие в нерабочее время. С чего бы?

— А ты не жмись, дай ему «катеньку»[14], он и отстанет, — добродушно посмеивался Балагула в рыжие усы.

Неизвестно, чем бы закончился их весьма напряженный диалог, но тут звякнул колокольчик, подвешенный у входной двери, и в заведение Бабаяна вошел господин низкого роста и зловещей наружности.

Почему зловещей? Ваник и сам не смог бы сразу ответить на этот вопрос. Может, потому, что глаза посетителя погребальной конторы светились в полумраке помещения фанатичным огнем, а его аскетическое лицо с большим носом, похожим на ястребиный клюв, казалось маской, вырезанной из дерева и обожженной на костре.

Когда посетитель подошел ближе, то оказалось, что это одетый во все черное горбун. Вернее, карлик-горбун. Следует отметить, что Иона тоже поразил внешний облик незнакомца, поэтому и Балагула, и Бабаян на какое-то время по неизвестной причине утратили дар речи.

— Страфствуйте, хоспода! — старательно выговаривая слова, скрипучим голосом приветствовал он хозяина и его помощника и изобразил полупоклон — слегка кивнул; похоже, карлик был иностранцем.

Очутившись в помещении, он первым делом снял странного вида шляпу с широкими полями и высокой тульей, похожую на головной убор немецких охотников; не хватало лишь обязательного фазаньего пера. Ваник, словно очнувшись, сделал шаг вперед, поклонился странному посетителю (при этом он не спускал с него глаз) и вежливо поинтересовался:

— Чем могу служить вашему благородию?

Его слова прозвучали настолько фальшиво, что Балагула, который с утра успел выпить лафитник казенки, едва не хохотнул. Но сдержался, глядя на очень серьезное, напряженное выражение лица своего хозяина.

Иона знал, что Ваник видит людей насквозь. Так что обращение «ваше благородие» было произнесено вовсе не для красного словца. И уж тем более Бабаян не имел даже в мыслях как-то уязвить раннего посетителя его физическим недостатком. Мало того, Балагула вдруг понял, что Ваник напуган. У хозяина даже изрядно поседевшие курчавые волосы вздыбились.

«Что за чертовщина?! — подумал Иона. — Карла, он и есть карла. Намедни, третьего или четвертого дня, они схоронили почти такого же уродца. Однако знатный был цирюльник… На всем Подоле нельзя было найти лучшего. Может, это его брат? Приехал из-за границы и пришел в погребальную контору с какой-нибудь претензией…»

— Мне надо говорить с хозяин контора, — веско сказал карлик и, словно для убедительности, пристукнул о пол красивой резной тростью черного дерева.

— Я вас слушаю, — ответил Ваник.

— Мне хотелось бы побеседовать с вами наедине, — сказал карлик, бросив на Иону пронзительно-острый взгляд.

— Как прикажете, — ответил Бабаян и кивком головы указал Ионе на выход.

Балагула с большим удовольствием поторопился покинуть контору. Ему вдруг стало очень неуютно в присутствии этого странного карлы. От уродца веяло могильным холодом. А уж в чем, в чем, но в этом вопросе Иона хорошо разбирался. «Вурдалак какой-то, — думал он, усаживаясь в фургон с шанцевым инструментом. — Точно вурдалак, чтоб мне завтра не дали опохмелиться…»

На этой сцене с участием Ионы можно опустить занавес. Что касается Ваника Бабаяна, то он закрыл дверь погребальной конторы на засов — уж неизвестно почему — и предложил карлику собственное кресло с изрядно потертой кожаной обивкой. Ваник обставил контору по высшему разряду (то есть все, что можно было, обил рытым бархатом, покрасил приятными глазу красками и покрыл сусальным золотом), а на кресле сэкономил, благо его почти не было видно из-за письменного стола.

Обычно клиенты сидели на венских стульях — они были весьма прочны и могли прослужить очень долго, — но карлик произвел на Бабаяна столь неизгладимое впечатление, что Ваник просто не мог позволить, чтобы тот гремел своими костями на жестком деревянном сиденьи.

Наверное, немец оценил такую жертву со стороны хозяина погребальной конторы, потому что его суровое лицо на миг утратило жесткость черт, и тонкие сухие губы изобразили подобие поощрительной улыбки.

— Моя просьба несколько необычна… — начал карлик, не спуская с Ваника своих черных, как самая темная ночь, блестящих глаз. — Скажите, в Киеве есть старинное кладбище, на котором уже давно никого не хоронят? Подальше от центра, где-нибудь на окраине…

— Да… есть.

— Вот и отлично! — почему-то обрадовался карлик. — Это то, что нужно.

— Но я не понимаю…